Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

Мы пополнили запасы пресной воды в одной из многочисленных речушек, впадающих в Машигину губу, и 7 сентября перешли в соседнюю губу, Северную Сульменеву.

Здесь мы простояли два дня. В это время по радио пришло печальное сообщение о кончине Михаила Васильевича Афанасьева, принимавшего самое активное участие в подготовке экспедиции на л/п «Малыгин», постройке «Персея» и в организации Морского научного института. Умер он совсем молодым, в возрасте около 30 лет. Все мы, «старые» сотрудники института, любили и уважали этого простого, деятельного и отзывчивого человека и нас глубоко огорчила его ранняя смерть. Мы назвали его именем один из безымянных островков в губе Северной Сульменевой.

В губе Митюшихе мы встретились с гидрографическим судном «Мурман», экспедицию на котором возглавлял Н. Н. Матусевич.

В губах с «Персея» и моторного катера производили драгирование, собирали пробы дночерпателем, тралом Сигсби, трубкой Экмана, планктонными сетями. Составляли геологические и ботанические коллекции. В Машигиной губе штурмана промеряли и уточняли береговую черту.

10 сентября мы вышли из губы Митюшихи, чтобы продолжить прерванные работы на разрезе по 47-му меридиану. Но не тут-то было! В третий раз за это плавание судно попало в жестокий шторм, 11 баллов, заставивший более суток держаться носом на волну.

Наконец вечером 17 сентября нам послал свой приветственный луч Святоносский маяк, а утром 20 сентября пришли в Архангельск.

В этот раз «Персей» прошел 2580 миль, а экспедиция выполнила научные работы на 73 станциях.

Хотя из-за ледовых условий этого года не удалось осуществить разрез от Горбовых островов к Земле Франца-Иосифа, мы получили ценные океанографические материалы для труднодоступной части акватории Баренцева моря, почти совсем тогда неисследованной, на разрезе от Новой Земли до самой северной, достигнутой нами точки и на обратном разрезе, проходившем несколько южнее.

И хоть экспедиция 1926 года не оставила в моей памяти ярких впечатлений, год этот запомнился мне навсегда. В 1926 году я окончил естественное отделение физико-математического факультета Московского государственного университета по кафедре географии.

Нелегко было учиться. Ранней весною я уезжал из Москвы в Архангельск для подготовки экспедиций. После экспедиций должен был отправлять в Москву собранные материалы и готовить на корабле лаборатории и инструментарий к зимовке. Поэтому возвращался я в Москву поздней осенью, одним из последних. И все же, несмотря на трудности, все практикумы были отработаны, экзамены сданы.

Кафедрой заведовал тогда профессор А. А. Крубер. По состоянию здоровья он только читал лекции и редко бывал в университете. Немногочисленных студентов по делам кафедры он принимал дома.

И вот с заверенной ведомостью сданных зачетов и экзаменов отправился к Круберу и я. Позвонил, меня попросили пройти в кабинет. Я успел осмотреться. Кабинет Александра Александровича был сплошь заставлен книжными шкафами. За стеклами виднелись корешки старинных, прямо уникальных книг по истории землеведения. Большой письменный стол, за которым сидел профессор, тоже был завален книгами.

Я подошел и поздоровался. Хозяин поверх очков мрачно посмотрел на меня, как будто не узнавая, и, указывая на кожаное кресло, сказал: «Садитесь, что вы от меня хотите?».

Я объяснил, зачем пришел.

— Ваша фамилия? — подозрительно спросил профессор.

Я не был удивлен вопросом, рассеянность была ему свойственна.

Я объяснил, что я есьм Васнецов, студент кафедры географии, которой он заведует. По-видимому, это сообщение не рассеяло недоверия Крубера, потому что он промычал: «Ммм-дааа-с, что-то я вас не видел на моих лекциях в этом году».

Я объяснил, что лекции не посещал, потому что экзамен по его предмету сдал еще в прошлом году.

Как будто он начал меня припоминать, во всяком случае посмотрел уже не так подозрительно.

— Ну, давайте вашу ведомость.

Он читал ее долго. Потом достал из стола учебную программу.

— Вот у вас еще четыре предмета не сданы, а три сданы, которые не требуются. Как же я подпишу, что учебный план выполнен? — наконец изрек профессор.

Я похолодел, и, если бы не сидел в кресле, несомненно, ноги у меня подкосились бы, такую я ощутил слабость в коленях. Я так усиленно работал этой зимой, так выдохся, что у меня не было сил сдавать еще хотя бы один экзамен. К тому же в ближайшие дни я должен был уезжать на «Персей». Но как же так получилось? Я наизусть знал учебный план и был твердо уверен, что выполнил все.

Я взял у Крубера его план и посмотрел сам. Да, он действительно не похож на тот, по которому я занимался. Посмотрев внимательнее, я понял, что это новый учебный план, введенный с прошлого года, а я должен был кончать по тому, по которому начинал учиться. Я сказал об этом профессору. Он бесконечно долго рылся в своем письменном столе, а я ждал с замиранием сердца. Наконец он вытащил какую-то бумагу и долго-долго ее читал, и через очки, и поверх них.

— Да, вы правы, — теперь уже без всякого недоверия посмотрел на меня и подписал справку.

Как пудовая гиря свалилась с моего сердца!

От Крубера я понесся прямо в деканат.

И вот в моих руках справка, что университет я окончил. Душа моя ликовала. Я понял сущность выражения: «Не чувствовать под собою ног от радости». Да, я их не чувствовал. Из деканата я плыл по воздуху, не касаясь ногами ступенек лестницы.

Не дожидаясь, когда оформят свидетельство (его можно получить и потом), я со спокойной совестью уехал в Архангельск.

Уже с 1925 года (мне было 23-24 года) я плавал в Арктику как руководитель работ по гидрологии. Мне вполне доверяли. Но отсутствие законченного высшего образования подсознательно меня беспокоило, порождая тревожное чувство неполноценности. Теперь с этим покончено, я добился цели только своими силами, только своим трудом.

Крохотный уютный домик, в котором мы живем, был в прошлом баней. Небольшое наше оконце смотрит на лужайку. Она так усыпана цветами одуванчиков, что кажется желтой. Лучи весеннего солнца, отражаясь от этой желтизны, становятся еще ярче. Они золотистым светом заливают нашу низкую комнатку, превращая ее в янтарный зал. Березы и осины, растущие рядом с домиком, тихонько шелестят молодой листвой.

Тепло, тихо, весна. Месяц май.

Но почему же вдруг сильнее зашумели деревья? Шум все сильнее и сильнее. Разве налетел вихрем крепкий ветер? Вот шум превратился в скрежет, потрескивания. Резкий удар подбросил мою постель, яркий свет резанул в глаза. Что это?

С бьющимся сердцем я проснулся. Совсем рядом, сразу за моей подушкой, шуршит шуга, раздвигаемая судном, скребут льдины о дубовую обшивку, опоясывающую корпус по ватерлинии. Скрежещет обитый железом форштевень. При крене судна сквозь призму палубного иллюминатора в мою полутемную каюту ворвался солнечный луч. Значит, нет ни зеленой лужайки, ни золотых одуванчиков, ни весны. Все это сон.