Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

Тяжелый был этот переход.

В Мурманск пришли к вечеру 21 января. Мы были еще в море, когда на «Персей» передали, что меня просят зайти на городской телеграф сразу же по прибытии в порт. Связь плавающих кораблей с берегом осуществляется через морскую радиостанцию и там всегда в курсе всех событий, происходящих как на кораблях, так и в семьях моряков.

Как только мы ошвартовались, я тотчас побежал на телеграф, где мне вручили две печальные телеграммы — одну от мамы, сообщавшей, что отцу очень плохо, другую от двоюродной сестры Татьяны Викторовны: «Дядя Аполлинарий при смерти».

На радиостанции решили меня не расстраивать и телеграммы в море не передавать, ведь я был бессилен как-либо ускорить свое возвращение, тем более что мы и так по мере сил продвигались к Мурманску. В тот же день я сел в поезд на Москву. В Ленинграде я увидел газету с траурным извещением о кончине художника академика А. М. Васнецова.

В Москве на нашей квартире отца я не застал. Мне сказали, что гроб с его телом увезли в Третьяковскую галерею.

В зале Третьяковской галереи стоял гроб, засыпанный цветами. Я приехал, когда гражданская панихида уже началась. Было много народу. Говорили речи, тепло вспоминали умершего.

Но я мало что понимал и плохо осознавал окружающее. Потом кладбище Введенские Горы, вырытая могила, стук комьев мерзлой земли по крышке гроба, цветы, венки, прощальные слова. Но все это я видел и слышал будто сквозь завесу густого тумана.

Постепенно разошлись все, оставив меня одного у могилы. И тогда ярко, как видение, возникло в моем сознании расставание с отцом перед отъездом в Арктику, его долгий прощальный взгляд, его слезы. Вспомнились мне последние с ним прогулки по Москве, в село Коломенское, детство. Вспомнились обиды и огорчения, которые я ему причинял по легкомыслию и эгоизму молодости. В какие-то мгновения пронеслось в памяти все, что в моей жизни было связано с отцом.

И вот тут, у свежей могилы, когда спешка в Мурманске, вагонная суета, траурный митинг в Третьяковской галерее были позади, когда разошлась толпа, я вдруг со страшной остротой и болью понял, что дорогого отца уже нет. Безысходная тоска, как черная пелена, навалилась на меня, и я забыл обо всем, кроме своего горя.

В старой, обжитой с детства квартире, где все было связано с отцом, так и казалось, что он выйдет сейчас из мастерской с палитрой и кистями в руках и скажет: «Ну вот, наконец-то приехал, отпустила тебя твоя Арктика!»

Нордкап оправдал свою репутацию. В этом мы убедились на своем горьком опыте в январе, к счастью, отделавшись нелегким испугом.

И вот мы снова у знаменитого мыса, но сегодня 15 мая, теплый солнечный день, штиль, еле катится пологая зыбь и не качает, а плавно поднимает и опускает корабль.

Море маслянисто-гладкое, а посмотришь за борт — густая синева, кажется, уходит в беспредельную глубину и становится все темнее и темнее. Это цвет воды Атлантического течения. У Нордкапа оно прижимается к материковому склону, поэтому разрез к мысу Южному интересно было начать вблизи берега, в трехмильной зоне норвежских территориальных вод. В этом мы не видели ничего предосудительного.

Научно-промысловые экспедиции ГОИНа установили, что косяки тресковых рыб проходят с запада в Баренцево море, придерживаясь потоков атлантических вод и определенной глубинной зоны. Под Нордкапом, мимо которого неизбежно должны пройти эти косяки, имелись оптимальные условия. Здесь косяк сильно сплочен, а дальше на восток в зависимости от отдельных ветвей, на которые распадается Атлантическое течение, тресковые разбредаются по различным промысловым районам. Было чрезвычайно важно именно здесь перехватить тресковое стадо и проанализировать его расовый, возрастной и прочий состав.

Для того чтобы получить необходимый ихтиологический материал, нужно произвести лов оттертралом, а это является уже промыслом, что в зоне территориальных вод совершенно недопустимо.

Всего-то один час нужно идти с оттертралом. И никогда не имели мы еще ихтиологических материалов из этого района.

Солнечный день и зеркальное синее море располагали к благодушию.

Пройтись с оттертралом по зоне определенных глубин и поймать немного рыбы, это же сбор научного материала, результаты обработки которого будут опубликованы и станут всем широко известны.

И я решил рискнуть, только проделать эту операцию надо как можно быстрее. Подготовили оттертрал и спустили его за борт. Но, как говорится, поспешишь — людей насмешишь. То ли слишком поспешно дали обороты машине, то ли течение под берегом было быстрым, то ли неудачно развернулся корабль, но трал нанесло на винт. Тралмейстер, торопившийся поскорее произвести лов, не сразу заметил эту опасность, и мотню трала и часть крыльев намотало на винт. Машина, работавшая на малом ходу, остановилась. Дали задний ход, но было уже поздно: винт превратился в огромный комок запутанной сети и не вращался. Корабль потерял способность двигаться и управляться. Чудесная штилевая погода лишала возможности поставить паруса и нас торжественно понесло течением вдоль норвежского берега.

Конечно, все силы и изобретательность были сосредоточены на освобождении винта. Медленно поворачивали гребной вал, действовали баграми, кошками и ножами, прикрепленными к шестам, но дело подвигалось медленно.

В разгар этой «увлекательной» работы, в которой принимали участие все, кто делом, а кто советами, у берега показался дым, а затем и судно. Из фиорда, где расположен городок Хунисвог, вышел пароход местной пассажирской линии «хютте рютте», обслуживающий населенные пункты норвежского побережья.

Я велел поднять звездный экспедиционный флаг, вывесить на виду планктонные и мальковые сетки, батометры и всякие приборы, показать, что это научно-исследовательское судно. И не зря — пароход круто развернулся и лег курсом прямо на нас. Когда он был совсем близко, с мостика нам крикнули: «Что за судно, почему дрейфуете, не нужна ли помощь?»

Мобилизовав свою память (я уже начал забывать норвежский), я ответил: «Русское экспедиционное судно, выполняет научные океанографические работы, много благодарны, в помощи не нуждаемся».

— Куда дальше направляется экспедиция? — последовал вопрос.

— Шпицберген и Гренландия, — ответил я.

— Счастливого плавания, — пожелали нам с парохода.

— Много благодарны, привет норвежским морякам, — ответил я.

Небольшой пароход, сверкающий чистотой и как-то по-особому опрятный, что свойственно норвежским судам, обошел нас кругом. На его палубе столпились пассажиры — дамы в шляпках с зеленой вуалью, мужчины в модных тогда брюках гольф и пестрых гетрах. Нас рассматривали в бинокли, щелками фотоаппаратами — эти признаки явно свидетельствовали, что на пароходе иностранные туристы, во множестве посещавшие Северную Норвегию.