Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

Обойдя вокруг нас, пароход гуднул в знак приветствия и направился в Вардё.

Мы тоже гуднули и продолжали свою «научную работу» по освобождению винта от трала.

Долго мы возились с винтом, наконец он завертелся. И мы начали гидрологический разрез на остров Медвежий по программе Международного полярного года.

Кроме того, экспедиция должна была разведать положение кромки льдов в северо-западной части Баренцева моря и выяснить ледовые условия в Ис-фьорде.

«Персей» подходил к острову Медвежьему 19 мая. Погода испортилась, подул холодный восточный ветер, и на последних станциях удалось выполнить лишь гидрологические наблюдения.

Пришло время перегрузить уголь из трюма в угольные ямы. Укрывшись от ветра и волн под западным берегом, мы стали на якорь и приступили к работе.

Перед отъездом в экспедицию я получил указание связываться по радио с зимовщиками, работающими по программе Международного полярного года, и в случае необходимости оказывать им возможную помощь.

Зная, что на острове Медвежьем зимуют работники метеорологической станции, я попросил Женю Рылова сообщить их радисту, что у нас на корабле есть врач, выяснить, не нуждаются ли они в медицинской помощи, и предложить забрать почту.

Радиостанция острова запросила Рылова: «Ваши радиограммы подписывает начальник экспедиции Васнецов, не тот ли это Васнецов, который летом 1930 года жил в Тромсё?»

Удивленный Женя спросил, что ответить.

— Чему ж тут удивляться, ответь, что да, я жил тогда в Тромсё.

От островного коллеги Женя Рылов узнал, что один зимовщик болен, нуждается в помощи врача, что последнее судно заходило к ним более 7 месяцев назад. На острове нас ждали в гости и уже пекли «какер», что по-норвежски означает «пирожное».

Перегрузив уголь из трюма в угольные ямы, мы перешли немного ближе к метеостанции и отдали якорь.

Хотя остров и прикрывал нас от ветра и волн, но у берега пенилась полоса прибоя, и мы полагали, что не сможем подойти к нему. Все же мы побрились, приоделись, спустили вельбот и решили попытаться.

На обрывистом берегу мы заметили группу людей, которые знаками показывали нам, где подойти. На скале был сооружен помост, далеко нависающий над морем. К этому помосту подвешены две длинные, связанные одна с другой деревянные лестницы, достигающие поверхности моря за зоной прибоя.

Надо было приблизиться к лестнице и перескочить на нее с прыгающей на волнах шлюпки. Общая длина обеих лестниц составляла, должно быть, метров 25, но из шлюпки казалось много больше. Затем по качающемуся ненадежному сооружению надо было лезть вверх на виду у своих и чужих. И надо лезть первому, чтобы показать, что не боишься, и дать пример другим.

Знать бы, что такая высадка, никакие какеры меня не соблазнили бы!

Но на острове нужен врач, ему тоже придется лезть, а он старше меня и сноровки у него нет. Никаких колебаний! Улучив момент, я ступил на лестницу и быстро поднялся на несколько ступенек, чтобы не поддало волной. Дальше я полез чуть напряженно, но спокойно и не глядя вниз. За мной, пыхтя, взбирался наш тучней капитан Н. М. Михеев, заменивший в этом рейсе Замяткина.

Самым трудным и неприятным оказалось перебраться с лестницы на помост, но тут двое зимовщиков крепко подхватывали под руки, помогали вскарабкаться наверх и встать на немного дрожащие от… напряжения ноги.

Довольный благополучным завершением опасного приключения, улыбаясь, встал я с четверенек. Встал — и остолбенел от неожиданности: прямо на меня смотрели чудесные, сияющие голубые глаза моей близкой знакомой из Тромсё, в обществе которой я провел немало приятных часов.

Познакомился я с ней в семье Геннадия Олонкина, сподвижника Амундсена в его плавании на «Мод» из Тромсё до Сан-Франциско Северным морским путем. Норвежский радист на «Мод» заболел и остался зимовать в Югорском Шаре, а русский радист с Югорского Шара пошел вместо него в плавание на «Мод».

Дальнейшая жизнь и деятельность Олонкина неразрывно связаны с Амундсеном. По возвращении из знаменитой экспедиции он был награжден высшим норвежским орденом Почетного легиона, принял норвежское подданство (его мать норвежка); в период моего пребывания в Норвегии он работал научным сотрудником в Метеорологическом институте в Тромсё.

Моя знакомая — фрекен Маргарет, самая красивая девушка Тромсё — была родственницей жены Олонкина.

Покидая Тромсё на оборудованном норвежской верфью экспедиционном судне «Савва Лошкин», я долго смотрел на изящную хрупкую фигурку на пристани, махавшую нам белым шарфом.

Тогда я был уверен, что никогда в жизни больше не увижу фрекен Маргарет. Но вот через три года, вскарабкавшись по головокружительному трапу на остров Медвежий, первое, что я здесь увидел, были чудесные голубые глаза Маргарет. За три года ее фигурка в какой-то мере утратила свою хрупкость, но не изящество; теперь она была уже не фрекен, а фру — женой начальника зимовки, сотрудника Метеорологического института в Тромсё. Оказалось, что именно он и нуждался в медицинской помощи. Поскользнувшись на обледенелых скалах, он сильно повредил ногу; рана не заживала, приковав его к постели.

Сначала наша встреча с участниками зимовки, как и полагается, носила несколько официальный характер. Я рассказал о работах «Персея» и других советских морских экспедиций в рамках Второго международного полярного года. Потом мы ознакомились с научной работой норвежцев на острове Медвежьем.

В это время в кают-компании метеостанции сервировали стол, уставляя его всякими закусками, деликатесами, сластями, в том числе и «какерами», испеченными фру Маргарет, единственной женщиной на острове.

Я удостоился быть посаженным рядом с хозяйкой, занимавшей место во главе стола. Для нас время летело слишком быстро, мы вспоминали Тромсё, общих знакомых. Я узнал, что сыну фру Маргарет уже полтора года, зовут его Исбьёрн, но на зимовку его не взяли, оставив у бабушек в Тромсё.

На острове зимовала еще и группа польских геофизиков. Жили они в другом доме. В кают-компанию зашли только их начальник, здоровый рыжебородый поляк, говоривший по-русски, и один из сотрудников. Пробыли они недолго и держались официально.

Несколько лет спустя в библиотеке института мне на глаза случайно попала книга на польском языке. В ней описывалась зимовка на острове Медвежьем и визит «Персея». Мою персону автор изобразил в книге несколько странно — большевистским моряком-комиссаром времен восемнадцатого года. Особое внимание автора, рыжебородого начальника польской зимовки, почему-то привлекли мои сапоги, ничем не примечательные.

Приятные часы текут быстро, как мгновение, — пора прощаться с хозяевами. Волнение на море несколько улеглось и спуск в шлюпку доставил меньше неприятных ощущений. Мы гребем на корабль, удаляясь от острова.