Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Константин. С.-Петербург, 20 ноября 1833 года

Вечером в субботу приехал часто нас посещающий милый Виельгорский, привез устриц, ну потчевать наших дам, а там – играть в бильярд с Манычаром, которого мы называем «бывшим», да до двух часов и просидели. С добрыми приятелями и не видишь, как летит время. Вчера у князя не было съезда к обедне, по случаю печального дня кончины императора Александра. Была панихида.

Да, брат, Клима похоронили. Дай, Боже, ему царство небесное! Последнее время был он сущий страдалец, но переносил все с терпением и кончил тихо. Скажи мне, не знаешь ли ты, из какого он села? Как называется тамошняя церковь? Мне это нужно для колокола в 2000 рублей, который он велел соорудить и к которому прибавлю ризы. Памятник ему уже поставлен; стало, все земное сделано.

После наводнения три дня выкачивали у меня воду из подвалов на даче и, к счастью, успели всю выкачать до наступления морозов. Теперь я спокоен.

Турецкий посол не поедет в Москву. Я получил уже известие о прибытии его в Чернигов. Свита его на балу у Воронцова танцевала французские кадрили. Как бы наши старики удивились, смотря на теперешних турок! Куда девалась их важность!

Константин. С.-Петербург, 22 ноября 1833 года

Вчера обедали мы всем домом, кроме детей, у Икскуля, было рождение его жены, а в 7 часов мне надобно было ехать к графине Строгановой, где имел совещание с Лачиновым и Казадаевым по опеке Салтыковой [дочь графини Софьи Владимировны Строгановой, графиня Елизавета Павловна, была замужем за князем Иваном Дмитриевичем Салтыковым, умершим 1 января 1831 года]. Эти посторонние дела последнее время отнимают у меня, а тому и спасибо никто не скажет. Сколько мне возни с одними нарышкинскими делами. Пора бросить в сторону снисхождение, а то, пожалуй, замучают.

Константин. С.-Петербург, 23 ноября 1833 года

Турецкий посол вчера часу во втором приехал. Я встретил Фонтона, который к нему шел. Увидим, что за диво дивное.

Я, кажется, тебе описывал наше наводнение, которое точно возобновилось две ночи. Лошадей я не посылал в Царское Село, но они были готовы к походу в Ямскую и дожидались только, чтобы тронулась конная гвардия, у которой также лошади были оседланы. Из подвалов люди готовы были в верхние этажи, только вода туда не дошла, и все для нас кончилось, слава Богу, одним страхом.

Александр. Москва, 23 ноября 1833 года

Хорошо, что одно только 23 ноября в году, мой милый и любезный друг, а то бы надобно с ума сойти. Я с восьми часов утра до полудня не имел одной минуты отдыха, предвидел это и брал меры против; но не тут-то было: все хлынули насильно – и родные, и приятели, и знакомые, и свои, и архивские, – насилу вырвался к обедне, а там молебен был в зале, а там опять многие насильно ворвались. Утро мое было потеряно совершенно, а дела довольно было. Надобно озабочиваться обедом еще: по несчастью, пали мои именины на четверг, день нашего приема, так все к нам поскачут. Задарили меня, и целый стол завален подарками. Вот стихи Хомутовой, покажи их Вяземскому. Уф! Я заперся теперь в своем кабинете, чтобы к тебе писать покойнее.

Александр. Москва, 26 ноября 1833 года

Сию минуту приносит ко мне фельдъегерь Федоров письмо от государя к императрице для отправления в Санкт-Петербург. Воля государя, чтобы ты известил, когда именно и во сколько часов прибудет Рубцов в Петербурге. Государь ехал менее двух суток, слава Богу здоров. Завтра обедня в 10 часов, в 11 в соборе, в 12 развод и кушать изволит у князя Дмитрия Владимировича. Донес это князю [то есть в Петербург, своему главному начальнику князю А.Н.Голицыну]. Обнимаю тебя душевно.

Одевшись в мундир как следует, пустился я во дворец. Государь изволил одеваться. Я пошел к графу Александру Христофоровичу, который меня целовал, обласкал, и пошла болтовня о всякой всячине.

Но давай о главном говорить. Он жаловался на неисправности в трех местах: по сию сторону Новгорода, еще где-то (не мог вспомнить) и под самой Москвою, обещал дать мне записку об этом; лошади были или очень плохи, или некованы для зимы, падали, от этого часто отставала свита от государевой повозки. Конечно, застали нас врасплох и в такое время, что вдруг осень обратилась в зиму; перековать не успели. Государь рассчитывал попасть к обеду вчера, застать за столом князя Дмитрия Владимировича и с ним отобедать, вместо того изволил прибыть лишь к вечеру, но все в 47 с половиной часов только езды! Во всю дорогу только три раза изволил выходить из коляски, ничего почти не кушал. Здесь небольшой был покой, ибо дворец нашли нетопленый.

Много тут собралось: генерал-майор свиты граф Толстой, флигель-адъютант Грессер, Бутурлин, Иван Васильевич Тутолмин, Сергей Ильич Муханов, князь Иван Леонтьевич Шаховской, Савоини, князь Сергей Михайлович Голицын, Озеров, Башилов, слепой Гагарин, который приехал больной и похож за то на мертвеца, Лесовский, князь

Урусов, Боринька Юсупов, Четвертинский, Красовский, Тучков, полиция и проч.

Государь изволил слушать обедню в своей домовой церкви. Боде выбежал в большом беспокойстве – сказать Урусову, что в кадильнице положены дурные уголья, что государь почувствовал запах дурной и чад. – «Ну, мы не виноваты, – отвечал Урусов, – это дело попов; но пусть тотчас все вынесут вон из церкви и принесут мелких угольев из буфета». Вышел Бенкендорф, позвал Красовского к государю, – пробыл там с четверть часа; Тутолмину и Муханову сказано было – позже; позвал князя Дмитрия Владимировича и Сталя. Отворилась дверь (было часов 11), вышел земной наш бог: свеж, бодр, мне кажется, несколько похудел, что очень идет.

Я еще не видал государя с усами и накладкою, это его молодит очень. Он поклонился всем вместе и изволил сказать: «Здравствуйте! Я очень рад, что в Москве. Ну, – прибавил государь, – пора в собор». Скоро очень изволил пройти и сказал что-то князю Александру Михайловичу Урусову, но так скоро, что он сам не расслышал хорошенько, но что-то о его дочери, княгине Радзивилл. Только что государь показался на крыльце, вся площадь, усеянная народом, начала волноваться и кричать: «ура!» «Здравствуйте, мои друзья!» – сказал государь, и хотя шел снег и было четыре градуса мороза, его величество изволил следовать пешком, в одном мундире, в Успенский собор, так, как всегда, то есть окруженный, задавленный толпою, в коей выражалась радость непритворная. Все мы последовали за государем, также в одних мундирах. Долго мы тащились, ибо часто надобно было останавливаться. Способу не было, и когда полиция хотела отгонять, то государь говорил: «Не трогайте! Не трогайте! Они сами очистят мне дорогу. Оставьте их! Оставьте! Тише будем идти, позже дойдем», – и тому подобные милостивые слова. Одного толкнули в толпе, он толкнул купца в шубе, а этот государя толкнул в локоть. Государь сказал очень милостиво: «Смотреть смотрите, а на что толкать?» – «Да вон, батюшка, это сзади толкают».