Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Императрица купила известный мозаический стол, Барбиериевой работы, за 19 тысяч. Прекрасная штука, которую, по словам Барбиери, ценили в Риме в двадцать тысяч скуди.

Александр. Москва, 5 октября 1826 года

Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая. Он читал у Вяземского свою трагедию «Борис Годунов», которая объемлет всю его жизнь; он шагает по-шекспировски, не соблюдая никакого единства и позволяя себе все. Не думаю, чтобы напечатали эту трагедию: он выставляет между актерами патриарха. Жаль, что писана белыми стихами. Хорошо, кабы бросил язвительные стихи, кои в двадцать лет лишатся и сего мнимого достоинства вовсе, и принялся бы за хорошие трагедии, оды и тому подобное. Сегодня у Василия Львовича вечер литературный; не поеду: далеко, да и лень.

Вот и повестка от полиции, которая не должна быть приятна Малиновскому [152] К этому письму приклеен печатный листок. «По случаю высочайшей воли государя императора избрать на место г. сенатора Малиновского, уволенного от должности главного смотрителя над странноприимным домом графа Шереметьева, другого в сие звание, назначено для сего 7-го числа настоящего месяца в 12 часов поутру собрание московского дворянства. Посему, впоследствие предписания ко мне его сиятельства господина московского военного генерал-губернатора и кавалера князя Дмитрия Владимировича Голицына, имею честь известить через сие гг. дворян, дабы они прибыли в назначаемое выше сего время в Дворянское депутатское собрание. Октября 3-го дня 1826 года. Обер-полицмейстер Шульгин». Опала Малиновского последовала, может быть, за его сношения с Аракчеевым. . Он говорит всем, что ему оставаться нельзя, что сенатору не идет рапортовать мальчишке Шереметеву. Ох, уж мне эти чванки! Как рапортовать, так он сенатор; а как пользоваться большим окладом и квартирою славной, то тут он Шереметева холоп. Дело в том, что им были недовольны: себя не забывал, да и ничем не заставил себя любить.

Теперь явился Офросимов меня душить. – «Воля твоя, надобно, чтобы на место это выбрали тебя; поеду к Обольянинову, скажу ему: чего же вам лучше Булгакова? А от тебя только требую: явись ты на выбор; мы сделаем тебе партию, Иван Чертков со своими будет за тебя». Пристала жена также, как пьявка: поезжай! Ну, поеду, но все будет вздор. Я чаю, не один уже интригует о месте сем. Оно, видно, почетно, да и много можно делать добра бедным.

Александр. Москва, 7 октября 1826 года

Меня так все атаковали, что завтра еду на выбор нового директора на место Малиновского. Офросимов сейчас от меня; он ездил к Обольянинову, который его приглашал быть завтра в Собрание. «Зачем мне ехать?» – отвечал Обольянинов. «Как зачем? Выбирать директора». – «Мне некого выбирать; был бы у меня славный человек, да не пойдет». – «А кто?» – «А.Я.Булгаков, зять Хованского». – «Я очень его знаю, лучше бы не надобно никого; да ты уговори его только приехать в Собрание, а мы его атакуем, упроси его приехать», – и проч. Поеду; будет – так хорошо, а не будет – беда невелика. Не слыхать, чтобы были претендаторы. Жена говорила об этом Попандопуло, а этот поднял Трескина и всех почтамтских, чтобы прибавить мне шаров. Оттуда множество ехать собирается. Очень это место хвалят.

Я сию минуту из Собрания. «Кого угодно избирать?» – спросил Обольянинов. Василий Сергеевич Шереметев, коему должно бы быть в стороне, предложил Сергея Васильевича Шереметева, родственника своего. Л.А.Яковлев, оборотись к Обольянинову, сказал ему: «Чего нам лучше искать А.Я.Булгакова?» – «Угодно ли вам, Александр Яковлевич, – спросил меня Обольянинов, – баллотироваться?» – «Я свободен; нахожу очень лестным для меня, что обращается на меня внимание ваше, без всякого с моей стороны домогательства. Ежели буду удостоен дворянством выбора, то готов принять место сие».

Было еще трое кандидатов. Апраксин со своими записал Башилова; еще предложили Дьякова и Бахметева. По баллотировке Шереметев имел пять шаров более меня; но лестно для меня то, что я не сделал ни малейшего шагу, никого тут даже не просил о себе, тогда как старик Шереметев ловил всех в сенях, прося за свою родню. Теперь кандидаты будут посланы к государю на утверждение. Оказывается, что жалованья токмо 3000, а не 10 тысяч рублей; но квартира славная, свечи, дрова, сено, доктора, аптека бесплатно. Малиновского ужасно ругал старик Шереметев. Вот записка о баллах:

Александр. Москва, 9 октября 1826 года

По приглашению Малиновского явился я к нему за делом, которое (писал он мне) до меня касается. Долго говорил он о всякой всячине, наконец спрашивает у меня, буду ли я с ним откровенен, а когда я его в том обнадежил, то спросил, желаю ли я иметь место, которое он занимал в больнице графа Шереметева. Тогда я отвечал ему откровенно, рассказав, как все происходило, и что, ежели бы мне хотелось подлинно того места, то, конечно бы, я имел оное по баллотировке, приложа токмо маленькое старание: ибо я и без того имел только пять шаров менее против Шереметева, для избрания коего не было ничего упущено Василием Сергеевичем, но что нимало не жалею, что молодой Шереметев был избран, что, впрочем, дело уже кончено теперь, а я не думаю уже об этом месте. «Напрасно, – отвечал Малиновский, – место хорошо; кроме разных выгод, оно вам будет приятно по чувствам вашим: вы будете делать множество добра и благодеяний; что может быть приятнее, чем осушать слезы, помогать бедным и проч.?» Одним словом, сделал прекрасную картину оставляемого им места. «Все это хорошо, – отвечал я, – но, во-первых, дело уже решено в пользу Шереметева, да и я не могу вам дать ответа, не списавшись с братом, без совета и согласия коего я никакого места не приму». – «Кто же вам мешает братцу написать? Время еще терпит: я должность не скоро сдам. Государева утверждения еще нет, а оно необходимо, а я сомневаюсь, чтобы оно пало на выбор Шереметева. Я о сем пишу завтра князю Александру Николаевичу Голицыну, коему представляю, что Шереметев вступить в службу иначе не может, как переводчиком коллегии, ибо и чин коллежского асессора получил при отставке токмо; можно ли переводчику заступить место сенатора и иметь под командою своею коллежских советников? По-моему, его нельзя было и баллотировать. Право, не теряйте своих прав, спишитесь с братцем».

Долго продолжалась наша конференция. Я заметил Малиновскому, что он напрасно не дал мне тотчас мысли заступить его место, когда стал он только помышлять оное оставить; что тогда мог бы я лучше все обдумать с тобою: ты был еще в Москве. Конечно, все это делает Малиновский не для моих прекрасных глаз, но в пику старику Шереметеву, с коим он в войне, и для того, чтобы отдалить меня от Архива, где носится молва, что я его будто сменю. Он очень хитро касается этой струны, говоря, что не нужно мне оставлять для этого Архива; но я отмалчивался. Я думаю, что ежели и буду иметь это место, то оно не помешает проектам графа Нессельроде и князя Петра Михайловича. Впрочем, могу я и отказаться от Странноприимного дома шереметевского, имея что-нибудь лучшее. Все это предоставляю на твою волю и мнение, любезнейший друг; а конечно, чин Шереметева может помешать государю его утвердить. Наташе очень хочется, чтобы я это место имел, оно и мне по сердцу: тут много можно делать добра и разбирать точно бедность, а не определять по протекциям, как делал Малиновский. Дом славный, дрова, свечи, сено, лекарства, лечение домашних и 3000 жалованья – не безделица. Поговори с добрым твоим князем, что скажет он? Он любит делать добро с размахом; я доволен буду то же делать в маленьком масштабе, радеть буду всеми силами о благе больницы, а красть не в нашей крови. Вот тебе целая реляция. Говорил он также, что Шульц [служил в Московском архиве иностранных дел] болен (а тот и в постели службою все занимается, как здоровый), что бог знает, выздоровеет ли он, что ему, Малиновскому, нужен помощник. Я смолчал; но он грубо ошибается, ежели думает, что я пойду к нему в помощники: иначе, верно, не захочу быть в Архиве, как таким же присутствующим, как и он. Лучше быть как теперь; ибо дорожу очень тем мундиром, который ношу с младенчества моего и с коим расстаться мне больно будет.