Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Александр. Москва, 19 октября 1826 года

В Дубровицах наткнулся я, искавши в библиотеке эстампы для графини, на рукописи брата ее, о коих никто понятия не имел и кои столь любопытны, что я почти целую вчерашнюю ночь провел в чтении «Записок» и «Разного». Имеются вещицы в высшей степени интересные, в стиле покойного, который был великим знатоком; он весьма хорошо судит о великих писателях прошлого века, рассуждает о стране своей как тонкий наблюдатель, но, к несчастью, не без некоторой язвительности и не выбирает выражений. Он оплакивает потерю бумаг своего батюшки, которые сгорели все в двенадцатом году; а было там, как он сказывает, восемь пакетов писем и записок императрицы Екатерины, да еще письма, писанные ей Потемкиным, Орловыми, Румянцевым, Суворовым и другими замечательными людьми ее царствования, письма, кои рисовали их характеры и проч.

«Потерял я также избранные письма, писанные отцу моему, кои он сам отобрал из всего скопища посланий, к нему обращенных; а были там письма от все тех же личностей» (тут называет он и батюшку между прочими, и много известных иностранцев, яко Линь, Кобензель, Гримм и проч.). Жаль очень, что все это сгорело. Какое бы это было любопытное чтение! «Дабы восполнить эту потерю моими силами, я собираюсь рассказать, – говорит он, – анекдоты, кои известны мне от отца моего и деда, касательно тех же самых личностей». Много есть о Потемкине, Румянцеве, Орловых, Разумовских и других, но, по несчастью, он не довершил труд сей. Я списал несколько анекдотов, кои тебе сообщу, ибо как это теперь, ты не разберешь. Одна книга заключает в себе разбор графом «Наказа» Екатерины II, другая – разбор Вольтера, Руссо и других писателей, третья только начата – записки о Наполеоне, четвертая – замечания к труду Кастера о России. Я это пробежал только, и тут много любопытного. Тебе могу сказать, что нашел я также сочиненный им статут, по крайней мере им писанный и перемаранный, так называемого им Общества Рыцарей Смерти, из коих, по-видимому, хотел он составить тамплиеров; обряд, клятва, прием, обязанности те же, как у всех тайных обществ; некоторые листы, кои, видно, поважнее, им вырваны. Мы положили с графиней это сжечь и тем этому положить конец. На ее скромность можно положиться. Она сама почувствовала, сколь важно и необходимо истребить это, ибо при отобрании тогда его бумаг книга эта, лежавшая в библиотеке между книгами, не могла быть отыскана. В записках своих, в одном месте, он говорит: франкмасонство есть венец творения человеческого духа. Все эти книги советовал я графине взять к себе, что мы и сделали, показав Фонвизину, что это бумаги, до фамилии токмо касающиеся.

Александр. Москва, 20 октября 1826 года

Теперь Мамонова была в Дубровицах, остается ей только брата поместить в дом свой; хочет это сделать на днях, а там и к вам отправится. Покуда переезжает она жить в теткин дом, бывший Герарда, на Тверском бульваре. Будет ближе от нас; стану ее пилить и выгонять из Москвы.

Александр. Москва, 21 октября 1826 года

Что касается до министра просвещения Шишкова, то чего должно старику ожидать от полячки? Я забываю, однако же, что эта Лобаржевская из дома Нарбутовых, некогда славная певица и модная дама, сама теперь старуха должна быть. При сем вспоминаю, что от меня зависело младшую ее сестру Жюли из фрейлин произвести не в камер-фрейлины, а в целые мадамы, и все это без услуг греческой и католической церквей, но добродетель моя сему воспротивилась. Как удала была и третья их сестра, хотя и называлась Сусанной! Эта не спускала и старым судьям. Ты это помнишь ли? Помнишь ли, что любовником ее был некто Маньковский? Как это все давно прошло!

Удивительно, что о чиновниках коменданта есть уже в приказах, а о полиции ни слова. Тесть барабанит, что Обресков камергер, что ему сказывал Кашкин. Что за пророк или отгадчик! Как бы тебе это не знать от князя Александра Николаевича из первых рук?

Чумага боится турок, говорит, что султан – второй Наполеон, что через год у него будет 200 тысяч отборного войска. Сказывал он еще, что молодой N. привозил в Английский клуб показывать диадему в 150 тысяч, которую на другой день подарить хотел невесте, и такую вещь имел без футляра, пошел обедать, сел на нее – да и хлоп надвое. Несколько камней потерял. Экое животное!

Александр. Москва, 23 октября 1826 года

Вчера был у меня приехавший из чужих краев молодой граф Ростопчин, долго у меня сидел; много мы говорили о делах их, о раздорах матери его с Брокером. Он находит вину за обеими сторонами. Я тебе столько раз говорил обо всем этом, что уж не хочу к сему возвращаться; но он находит, что ежели брат его останется в руках матери их, то станет разбойником. Это очевидно, и все это видят.

Мать позволяет ему делать все, что угодно, и он покушается всякий день на права, кои она и дает ему. От оскорблений и непослушания перешел он к делу, ибо только что поколотил своего воспитателя, которому едва не выбил глаз. Этого надобно было ждать, ибо мать и слышать не хочет, чтобы дать воспитателям власть наказывать их ученика, когда он сего заслуживает. Вся эта снисходительность с ее стороны для того, чтобы привязать ребенка к себе и облегчить его обращение в католичество; а покамест малютка никакой религии не имеет. Граф Сергей уверяет меня, будто все, что он говорил своей матери на этот счет, оказалось бесполезно: она не желает русского священника. Напрасно старший сын представлял ей, что она не сумеет воспитать его брата в религии, коей сама не знает и от коей даже отреклась, что она действует против законов страны и подвергает себя неприятностям и проч., она осталась непоколебима. Я с горестью вижу Андрюшу на краю пропасти. Добрейший его дядька Феликс, который ходит за ним уже лет десять, сказал мне: «Сударь, вы были другом покойного графа, вы должны сжалиться над этим ребенком. Ежели его оставят так еще полгода, с ним будет кончено!» Я очень этому верю.

Я все это пересказывал тебе для того, что когда мы были у князя [Александра Николаевича Голицына, когда он приезжал в Москву на коронацию] и говорили о деле Ростопчиной, то он сказал: «Лучше всего бы отдать мальчика в какое-нибудь заведение», – напомни это князю в разговоре. Он бы оказал великое одолжение мальчику, сделав из него вместо негодяя путного человека. Можно отдать его в Лицей; добрый и честный Феликс может быть с ним вместо дядьки. При графе Андрюша Феликса слушался и боялся, ибо этот его сек путем. Можно ежегодно употреблять по 40 и 50 тысяч, сверх сметы положенной, на других еще учителей и сделать из этого мальчика полезного человека, ибо он умен, самолюбив, щедр. Дай-то Бог, чтобы это устроилось, а там графиня, пожалуй, себе поди к папе хоть в кухарки.