Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Приехал Лунин, Николай Александрович, который очень тебе кланяется. Он теперь находится в странном положении. Брат его двоюродный, Михаил Лунин, приговоренный к каторжной работе, сделал еще в 1819 году завещание, по коему назначает сестре своей, что за УваровымЧерным, по 10 тысяч рублей в год доходу, да по 10 тысяч же на заведение и содержание богадельни в имении своем; остальное же все свое имение отдает (яко бездетный) брату своему, Николаю Александровичу, с некоторыми условиями. Уезжая в ссылку, он писал управляющему: все собираемые доходы взносить в Воспитательный дом, половину бумажками, половину золотом, впредь до какого-либо нового помещения; во всех особенных важных случаях требовать разрешения брата Николая Александровича. Как сослали Михайлу, Уваров поскакал в Тамбов и ввел себя по доверенности жены (а ссылаемого сестры) во владение всего имения, хотя управляющий объявил ему, что доходы имеют поступать в Воспитательный дом. По приказанию Михаила Лунина (прибегать в важных случаях к Николаю Александровичу), управляющий ему написал, требуя наставления, что ему делать. Теперь является духовная, о коей я тебе выше писал. Она послана к императрице Марии Федоровне. Между тем Уваров, которому надобно бы сердиться на шурина своего, весь свой гнев обратил на нашего Николая Александровича. Я читал последнее письмо несчастного брата к нему; он именно говорит: «Уварову что ни дай, он все проживет; имение твое было в твоих руках, я спокоен и уверен, что благосостояние моих крестьян навсегда упрочится и что ты исполнишь мои предначертания», – и проч. Теперь у бедного Лунина процесс на руках. Я тебе это сообщаю для того, чтобы ты на всякий случай, ежели бы речь случилась в Петербурге, знал истинное положение дела сего. Уваров, верно, будет кричать и чернить Лунина, а он совершенно тут невинен.

Александр. Москва, 30 ноября 1826 года

Блудов славный был бы помощник Шишкову. Видно, Уварову не удалось. Здесь говорили, что он очень интриговал, чтобы иметь место Шишкова [через несколько лет Уварову это удалось благодаря графу А.Х.Бенкендорфу].

Итак, едет, наконец, Татищева в Вену. Как переменяются времена, положения, отношения! Верю, что подарки турок неважны. Признаться, не за что слишком дарить им, но все-таки должно. Я помню, что Жоли вырвал Наташе зуб, да она же еще и подарила ему за это 10 рублей. А турки наскочили на славного дантиста.

Вот и Брокер от меня; показывал странное письмо, полученное им вчера от графини Ростопчиной. Она объявляет ему, что должна везти в Петербург сына, коего государь берет к себе в пажи (слава Богу); потом, как другая Крюднерша, проповедует ему молиться о спасении его еретической души и оканчивает, как всегда, требованием денег. Жалуется она, что Брокер исполняет только те словесные приказания графа покойного, кои хочет: например, что Метаксе выдает пенсион по 2000 рублей, а дочери графа, Сегюрше, не посылает 20 тысяч рублей, также словесно завещанные. Тут графиня ошибается. Брокер всегда утверждал и теперь утверждает, что деньги эти следует послать Сегюрше; но он говорит, что так как теперь во все входит дворянская опека, по ее же, графини, настоянию, то надобно к ней обратиться, и он, Брокер, не смеет взять на себя выдачу сих денег, как делал то прежде, до учреждения дворянской опеки. Графиня ласкает Брокера в письме, но поздно. Кашу уже заварила, а свое имение разорила в пух. В Воронове мужики бунтуют и не хотят ей ни повиноваться, ни платить.

Александр. Москва, 1 декабря 1826 года

Бывало время свадеб, а теперь время разводов. Наша Москва наполнена двумя. Во-первых, Владимир Петрович Бахметев, женатый на Нащокиной, и даже давно, выгнал жену из дома, не быв, говорят иные, в силах сносить нрава ее; другие говорят, что братья ее в том виноваты; третьи говорят, что муж виноват. Поди же разбирай, а, кажется, надобно быть причине нешуточной, чтобы прогнать жену, от коей имеешь двух детей и с коей живешь лет десять. Вот это раз. Другой развод еще курьезнее. Ты помнишь, что я тебе возвестил, что дочь княгини Натальи Николаевны Голицыной Наталья, высокая, плотная девка, вышла, ко всеобщему удивлению и против воли матери, за Фаминцына, старого, дурного и скупого вдовца, имеющего детей от двух жен. Они вчера, после двухнедельного брака, развелись.

Александр. Москва, 2 декабря 1826 года

Масальский сказывал, что князь Александр Николаевич писал графине Ростопчиной, что государь нимало не разделяет мнения ее, что из Лицея выходят все повесы; однако же, не желая ей противоречить, сына ее велит отдать в Пажеский корпус. Я очень рад, что Андрюша не будет с Костей. По дружбе между отцами, и между ними связь была бы очень у места; но этот Андрюша, по милости матушки своей, совершенный повеса. Будет с ним работа! Желательно, чтобы употребили при самом начале величайшую строгость.

Ты помнишь и видел, конечно, здесь несгораемого испанца Руджеро. Он, видно, точный шарлатан французов. Есть какая-то барыня Сафонова, мучившаяся геморроидами; все средства были ею истощены; наконец испанцу вверилась. Несгораемый ее вылечил и так умел убедить ее, что, ежели бы наблюдал ее ежедневно, она всегда была бы здорова, что эта Сафонова, имеющая 400 душ, дом и деньги, вышла за несгораемого замуж. Не знаю, будут ли они тонуть в воде, а гореть в огне не будет эта нежная чета. Такие фортуны делаются только в России!

Александр. Москва, 3 декабря 1826 года

В дело Лунина вступился, яко посредник, Кушников. Он советовал Уварову, прежде нежели тягаться, объясниться с Луниным, чтобы узнать все лучше и образ его мыслей; но тот довольно глупо отвечал: «У меня нет никаких сношений с Николаем Александровичем». – «Да, они могли не быть, но будут теперь, как скоро вы дело начали». – «Да, я начал, потому что честь моей жены компрометирована». – «Почему? Чем? Как же ввести себя во владение, не узнав, по крайней мере, в чем заключается завещание шурина? Ежели оно незаконно, то оспаривай его тогда; хуже же будет, как выведут из владения». Ох, уже тяжбы! Избави их Бог всякого.

Тесть был вчера на большом обеде у князя Андрея Ивановича Горчакова, где были князь Дмитрий Владимирович и Кушников. Зашла речь о комиссии построения Воробьевского храма, и князь Дмитрий Владимирович ужасно и беспощадно ругал Витберга, говоря: «Это самый бесстыдный и надутый мошенник, какого только свет видывал. Все знают мою чрезвычайную мягкость; уверяю вас, что набил бы ему физиономию собственными руками. Не знаю, как себя и удерживаю, когда хожу в эту комиссию; и архиепископ, и я сам, да и господин Кушников, который перед вами, – все мы одного мнения. Спасского за две тысячи рублей из Сената прогнали, а такого вора, как Витберг, терпим». Все это сказано было при тридцати человеках за столом.