Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Какова же наша школа? И ее государь удостоил своим посещением. Теперь везде будут стараться не бояться таковых посещений, у всех будет порядок, чистота и усердие. То-то, я чаю, тревога была между школьниками! Император! Император!

Брокеру прислала Сегюрша из Парижа печатную консультацию тамошнего какого-то адвоката, который доказывает, что за потерянные 380 тысяч у Ливио должно Сегюршу вознаградить из части малолетнего Андрюши. Очень сомневаюсь, чтоб такие законы были и в самой Франции. Когда Андрюше будет 21 год, то может он и все свое имение отдать сестре [155] Покойный граф Андрей Федорович, сколько нам известно, по совершеннолетии своем уплатил сестре своей, графине Сегюр, эти деньги. Когда, много позднее, он обеднел и изнывал в Иркутске (где служил исправником), сестра, помня братнино великодушие, вызвала его к себе в Париж, но скончалась до его приезда туда. ; но опекуны его ни грошом не могут располагать. Вексель был Ливио отправлен в Париж; покойный граф имел от дочери известие, что она деньги получила, он с сею мыслью и умер. Кто же виноват, что Сегюрша захотела взять только 50 тысяч франков, а остальные, не подав к акцептации, оставила у банкира до тех пор, что Ливио обанкротился? Отчего же с Андрюши взыскивать, а не с брата его старшего или с графини Ростопчиной? Нет тут никакого следа. Мы не входим в резоны, но адвокат взялся за такое дело. А что России, имеющей свои законы, до мнения парижского адвоката? Этот смеет говорить: «Во Франции это решительно так и должно быть таковым во всякой стране, где существуют справедливость и добросовестность». А я вот нахожу, что в смешных притязаниях госпожи Сегюр нет ни справедливости, ни добросовестности.

Александр. Москва, 19 ноября 1826 года

Поехали мы на Москву-реку, где много нашли мы зрителей. Тут нашел я и Ровинского. В ночь пошел вдруг лед, и с такой силою, что сломал живой мост Крымский, и обломками его, кои понесло по течению, разбило Москворецкий. Часть, однако, устояла. Он построен к коронации и, мне кажется, более красив, нежели прочен, и построен не из нового леса. Все почти садки разбило и унесло. Странная картина была – видеть бездну галок и ворон, кои, сидя на льдинах, подбирали и клевали убитую льдинами рыбу. Многие купцы разорились. Один знакомый тестя моего уверял его, что потерял на 40 тысяч. И теперь лед идет, но не так уже сильно. Вода очень высока. Инженеры стараются спасти уцелевшую часть Москворецкого моста.

Рассказывал Обресков о покраже странной, случившейся в одной церкви в Козельске. В оной был богатый образ Богородицы. Была всенощная; какая-то старуха, от слабости ли, или от дурноты, заснула в церкви. Никто ее не приметил в углу, пономарь ее запер в церкви. Слышит она шум ночью, проснулась, испугалась. Человек, поставив лестницу, разрезал алмазом стекла, подпилил раму и вошел в церковь. Старуха спряталась, чуть жива от страха. Человек этот стал на колени и говорил довольно громко: «Владычица, Богородица, попусти меня, грешного, содрать с тебя оклад; образа твоего я не трону, я обещаю тебе поставить рублевую свечку». Сказав это, он начал срывать оклад и все украшения, завязал это все в узел в платок и вышел опять в окошко. Поутру дьячок испугался, увидев, что на образе нет оклада. Немало он удивился, найдя тут и старушку. Он ее схватил как воровку и отвел к попу, который стал ее допрашивать. Она клялась в своей невиновности, которую доказывала тем, что ежели бы украла что-нибудь, то не осталась бы в церкви или имела бы покражу с собой, рассказала все слышанное, но лицо вора описать не могла, не смев от испугу на него даже посмотреть, боясь быть замеченной и убитой. Рассказывала про обещание его поставить рублевую свечу. Поп был догадлив. Он разослал людей по лавкам, где продают свечи, чтобы караулить покупщиков. Поутру является мещанин, требует рублевую свечку. «Да тебе на что, в церковь, что ль?» – «Да, батюшка, мне свечку надобно к иконе, по обещанию». Молодца тотчас схватили. Он не сознавался; но, придя к нему на квартиру, отыскали и алмаз, и узел с оборванным серебром. Тогда нельзя ему было не признаться в преступлении своем. Вот как Бог попутал вора этого, да и всех вообще.

Я тебе, как Шахерезада, рассказывал на ночь историю, а теперь иду спать. Прощай до завтраго. Не прибавил я еще, что этот вор принадлежал к шайке, которая занималась покражею в церквах, и когда ему стали выговаривать, что он так скоро сознался во всем, то он отвечал: «Разве вы не видите, что тут чудо? Я был в церкви один ночью, а священник знает все, что я говорил и делал там».

Александр. Москва, 20 ноября 1826 года

Сюда ожидали вчера молодого Шереметева. Мужики его, здесь торгующие, купили блюдо золотое у Лухманова, сделали надпись пышную и собрали 100 тысяч бумажками, кои на этом блюде ему поднесут. Это пышнее еще всякой пышной надписи. Будет на что купить и хлеба, и соли.

Александр. Москва, 22 ноября 1826 года

К торжественному дню (то есть к 20-му) очень кстати прислали сюда отбитые у персиян знамена, кои выставлены были князем [то есть генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным] в гостиной, и все на них любовались. Вчера возили их по всему городу с большой помпою. Наверху каждого знамени есть распростертая рука серебряная. Всякий делал свои истолкования, но мысль преосвященного Филарета все ж кажется основательнее. Он думает, что сперва военачальники, не имея довольно силы, чтобы заставить слышать себя все войска, поднимали, вероятно, руку вверх, чтобы означать свое присутствие. Когда стечения умножились, то начальники стали делать изображения рук своих на шестах и знаменах. Может быть, сие и неверно, но изобретательно. Народ здесь иначе толковал. Купцы говорят, что серебряные руки означают перст

Божий, что русские победили персиян, заставили их принять веру нашу христианскую. Речь Филаретова была очень хороша в Успенском соборе в день восшествия на престол; говоря о государе, он сказал: «Буди благословен ты, Божиею десницею, волею двух старших братьев и любовию твоих подданных избранный Николай!..»

Александр. Москва, 29 ноября 1826 года

Вчера был прекрасный бал у князя Дмитрия Владимировича. Он принимать будет по вторникам и четвергам, а в воскресенье будут танцевать. Я танцевал только один польский с Лазаревой и болтал с ней долго. Она наговорила множество сладостей о тебе. Я отвечал, что ты все об ней мне пишешь. «Сие неправда, не верю; принесите мне письмо вашего брата, я хочу сама сие прочитать».

Так что прошу тебя ответить на вызов и написать мне тираду, каковую мог бы я ей показать. Она мне сказала также, что ты атакуешь ее всегда со словами: «Вас двое, вас трое». Она принялась хохотать и добавила: «Напишите о сем вашему брату, он знает, что сие означает; а что до меня, то я ничего не понимаю в том, что он вам пишет». Я же знаю только, что жандармский генералиссимус [граф А.Х.Бенкендорф, с ранних пор волокита] к тебе бы приревновал, ежели б слышал все сии любезности. Ох, уморил нас муж ее! Мы говорим с Новосильцевым, а он к нам подходит. Видим мы на нем Мальтийский крест бриллиантовый; вместо арматуры и короны, как ты думаешь, что велел он сделать над крестом? Умора, не угадаешь! Лучше сказать: турецкий полумесяц. Видал я на старинных церквах крест выше полумесяца, чтобы показать торжество русских над татарами и веры над язычеством, а это выходит противное.