Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Константин. С.-Петербург, 30 мая 1822 года

Третьего дня были мы вечером у Татищевой на даче, а потом у Гурьевых с женою. Тут множество нашел я гостей, иностранных министров и проч.; все превозносили взапуски почту и удивлялись необычайно скорому ее ходу. Теперь у меня другой проект, для австрийской почты; надеюсь, также удачливо кончится. Тогда почтовые сношения наши с иностранными государствами будут производиться как нельзя лучше, и все это станет правительству (как говорит Фирсов) ровно ничего, а пользы будет много.

Ну, брат, ваша Шимановская [известная пианистка, позднее теща поэта Мицкевича. Она ехала из Москвы]! Серапин от нее в отчаянии; всю дорогу капризничала до бесконечности, всем недовольна, то хочет ехать, то опять нет. Покрыли важу с ее платьями кожею, дабы более еще сберечь их, и это над каретою; велела снять, говоря, что воняет. На станции у смотрителя пробежала кошка; она закричала, упала в обморок и подняла тревогу, как будто бог знает что случилось. Приехав в город, хотела не заезжать в контору, а прямо проехать домой; смотритель не мог согласиться и предложил ей заехать сперва в контору и попросить дозволения, в котором обещал, что не откажут; не захотела, опять завела историю. Скупа до крайности: в трактирах, прежде нежели съесть кусок жаркого, торговалась с полчаса, а смотрителю, которого измучила, не дала ни копейки. Да он бы сам ей заплатил, чтобы только от нее избавиться. Экая причудница! Я обещал в утешение Серапину тебе все это написать.

Ты Бюллера точно видел во дворце, но не утонувшего, а его брата-сенатора. Тот все время жил в Вене по препоручениям и приезжал сюда только по делам. До сих пор не знаем, что его побудило лишить себя жизни в 60 лет. Недолго бы, кажется, и подождать законного срока.

О Грессере меня уведомили, что он умер, но не ручаюсь, правда ли, и желаю противного. Мне все подробности даже рассказывали. Он приехал, кажется, в Вильну обедать к приятелю, где и сделался с ним удар.

В доме, где живет зять вашего Голицына [князь Николай Васильевич Долгоруков, женатый на княжне Екатерине Дмитриевне Голицыной], был пожар, загорелся второй этаж, и отчего же? У купца были козел и самовар. Козел спит возле самовара на чердаке, вывалились уголья, у козла загорелась борода и шерсть, он побежал от испуга по чердаку, зажег белье, которое сушилось, и от белья пошло драть; все комнаты того этажа сгорели, лестница деревянная занялась, и чтобы тушить, полиция принуждена была от Долгорукова проломить потолок и туда влезть. Несчастный козел сбежал еще по лестнице весь в поломе и с лопнувшими глазами, и, говорят, от него первого узнали о пожаре. К счастью, княгиня, которая брюхата, совсем не испугалась, очень хладнокровно вышла из дому и явилась к Екатерине Федоровне [то есть к своей свекрови]. У них все успели вынести, так что они ничего совершенно не потеряли. Он, говорят, перетрусился, да и есть от чего, имея жену в таком положении, и однако же, жена его не испугалась.

Государь выехал из Вильны обратно 25-го, великая княгиня доехала благополучно до Полангена; следовательно, мне, чтоб быть совершенно покойным, остается только ожидать прибытия государя. Я надеюсь, что все обойдется хорошо, хотя ранее возвратится двумя днями против маршрута, ибо не изволил ездить в Белый Сток.

Александр. Москва, 1 июня 1822 года

Я старика Дибича знаю. Как мы представлялись государю, то и он тут был; должно быть, лет во сто.

Анекдот женщины, родившей сына у подножия Румянцевского обелиска, прекрасен, и граф Сергей Петрович очень хорошо поступил. Какая странная судьба постигает этого ребенка при самом его рождении! Почему знать? Может быть, и выйдет из него другой Румянцев, и тогда, верно, скажут, что анекдот о месте его рождения выдуман.

Вчера в Итальянской опере большая крыса многих напугала, в ложе Кашкиных она одну даму схватила за ногу, та закричала, крыса вспрыгнула и бросилась на жену нашего сахара Щербатова, сидевшую возле в ложе, оттуда побежала в партер. Гриша Корсаков ударил ее палкою, и она исчезла. «Что за крыса была?» – спрашивает меня Юсупов. «Право, ни церковная, ни полевая; то была, думаю, крыса театральная». Дамы так были напуганы, что малейшее движение казалось им крысою, и я все мучил Вяземскую, которая выезжает совсем больною и не таится, что она брюхата.

Константин. С.-Петербург, 2 июня 1822 года

Государь изволил прибыть третьего дня после обеда благополучно в Царское Село. Дорогой, слава Богу, все обошлось порядочно, везде был доволен, и остановок нигде не было; теперь и я спокоен! Чиновнику моему сказал «спасибо» и велел явиться к князю Волконскому, для получения награждения.

Александр. Москва, 5 июня 1822 года

Ай да почта! Да как ее не хвалить: 13 дней из Франкфурта-на-Майне. Это прекрасно. Я с большим удовольствием читал в гамбургских газетах статью о прусской конвенции и о награждениях Владимирами, Аннами и Орлами. Это, вероятно, повторят и прочие европейские газеты. Пусть знают наших! А я очень понимаю, что чужестранные министры тебя превозносят. Для пребывающего вне отечества почта – отрада, а скорая исправная почта – благодеяние. Я чувствую эту истину, не будучи ни министром, ни вне России.

Князь Дмитрий Владимирович Голицын спросил меня вчера: «Прошу вас, скажите мне, как бы сделать, чтобы завести дилижансы и в наших краях?» – «Это, князь, зависит от вас и от г-на Рушковского». – «Препятствие не в том, я ведь с г-ном Рушковским часто о сем говорил, а дело все не двигается. Я ему говорю про выгоды сего заведения, а он мне – про одни трудности». Я отвечал, что всего бы лучше начать для пробы с Троицы. Тут вошла Катерина Владимировна (это было в ложе в Итальянской опере), и тем и кончилось. Князь не знал о пожаре и смеялся козлу-зажи-гателю. Я его совершенно успокоил насчет дочери. «О! – сказал он. – Она чрезвычайно бесстрашна в таких случаях». – «Моя дочь, – сказала Апраксина, – мне сообщает то же самое, но я не захотела ей говорить, чтобы ее не напугать». – «Разумеется, – отвечал я, – если бы все вышло не так благополучно, я никогда не захотел бы первым объявить князю неприятное известие; но не случилось ни страха, ни несчастья, ни вреда!»

Теперь желаю тебе устроить все так же с австрийцами, тогда оставишь славные памятники в почтовом департаменте. По поводу Фирсова, по словам коего ты говоришь, что новое образование почт станет правительству ровно ничего, вот письмо от Марушкевича; прочти и помоги этому бедняку. Он один только честно с нами расплачивается; будучи уездным судьею в Велиже, он об нас всегда заботился. У него 8 или 9 человек детей; зачем не поместить его на место Фирсова, ежели тот подлинно воспарит в вице-губернаторы? А я знаю, что им довольны в Смоленске, и сам Фирсов очень его мне хвалил; сделай это.