Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Александр Завидово, 24 мая 1823 года

Последний раз, любезнейший брат, писал я тебе из Торжка, откуда послал Сашке [82] То есть возвратившемуся из чужих краев А.А. Волкову. , яко старому подагристу, страждущему мозолями, покойные сафьянные сапожки. Нигде не нашел я такую чистоту, такой чай, кофе, стол и дешевизну, как у Пожарского в Торжке. Надобно поддержать сего славного человека, а на него делают такие гонения, что без поддержки Львова, который сам приезжал в Тверь, сии славные люди были бы посажены в тюрьму: дело это нарочно было подстроено, ибо тогда, по уставу, его лишили бы права держать трактир.

Тут останавливался князь Дмитрий Владимирович [Голицын], и мы слышали, что жена Константина Марковича Полторацкого (они тут живут верстах в десяти) приезжала и два дня жила, поджидая князя, чтобы звать к себе, но, не дождавшись, уехала и оставила письмо, ею писанное и очень длинное, что князь читал оное раза три и, наконец, сказал: «Нечего делать, надобно ехать!»

Поехал к Полторацкой [Софье Борисовне] и ночевал там ночь, о чем тебе и рапортую, ежели может тебя это интересовать.

Константин. С.-Петербург, 25 мая 1823 года

Вчера отправился Ломоносов прямо от меня; прощаясь, рыдал и в горе обнял Оленьку [83] Шумлянскую, сводную сестру братьев Булгаковых, дочь их матери. , которую целый вечер дразнили. Куда скучны прощанья! Видно, что Ломоносов немного еще путешествовал на сухом пути: ни уложиться, ни убрать ничего не умеет и, верно бы, растерялся дорогой, если б Клим все не устроил.

Третьего дня был у нас вечером Сперанской, долго сидел. Он приезжал прощаться: едет к дочери [84] Елизавете Михайловне Багреевой. в Чернигов, чуть ли не к родинам.

Александр. Москва, 25 мая 1823 года

Мы прибыли сюда вчера в десятом часу вечера, любезнейший друг. Я тотчас написал несколько строк Рушковскому, прося его, ежели еще можно, дать тебе знать, что мы в порту. Дорога совершилась счастливо и даже скоро, как сочтешь, сколько мы теряли времени на ночлеги, обеды, чаи и прогулки по дороге пешком. Дилижансы – славная вещь; только один порок, что слишком высоко, очень неудобно лазить, особливо дамам. Скажи Серапину, что мы очень были довольны нашим проводником. Во Всесвятском наехали мы на гуляющего Осипова с компанией, остановились на минуту; а он, увидев издали дилижанс, сказал: «Ах, кабы это Александр Яковлевич!» Ан так и вышло.

Въехав в город, на Тверской остановились мы против дома Мамоновой, чтобы узнать только, тут ли она. Видим огни, кареты; только вдруг ветреница сама выбегает в легоньком платье на улицу, хотела нас вытащить к себе чай пить, говоря, что у нее тесть; натурально, не согласились; глядим – выходит и князь Василий Алексеевич, с княгиней и Обресковой Прасковьей Васильевной и давай болтать, да болтать, – насилу от них вырвались. Все они в восхищении от дилижанса, который смотреть собралась с ними куча народу.

Поехали мы домой. Люди все в восхищении от нашего возвращения. Я тотчас послал к Фавсту, который прислал вместо себя вина и целый ужин, а через полчаса и сам явился с женою и Настасьей Ивановной Мосоловой [своей тещей]. Чрезмерно мы обрадовались друг другу, и первое его слово было: «Какой ты дурак! Зачем приехал? Я прежде июля тебя не ждал». Он так мне это говорил серьезно, что я не мог не отвечать ему так же серьезно: «Оттого, что скучно стало в Петербурге». Как ни хотелось спать обоим, а особливо мне, заболтались до двеннадцати часов. Мне достался и другой дурак: зачем, видишь, не привез я ему с биржи кустарников и цветов! Все такой же странный и добрейший малый. Ну, в дураках же я встал в семь часов, чтобы запереться и к тебе писать; вместо того тесть в двери, ну болтать, да еще и перо отнял, чтобы тебе писать. Не знаю, правда ли, что он написал, узнаю, и ежели подлинно так, то лучше взять мальчика обратно и отдать другого, ежели имеешь.

Князь в красном своем кафтане в восхищении, едет в общее собрание, все добивается, что нового, чтобы, видно, рассказать товарищам своим [князь В.А.Хованский был сенатором]. Какие тут новости, – мы неделю в дороге были! Я велел жену разбудить, и теперь она с ним толкует, а я продолжаю писать. Ты меня очень насмешил рассуждениями Лазарева, который думает, что скорее можно совсем не обедать, нежели отказать обедать с министрами. Спасибо приятелям, тебя не оставляющим, а особенно милому Воронцову. Тесть говорит, что назначение его произвело большую радость в Москве, а греки давали обед, чтобы праздновать оное. Право, сладко видеть, как общее мнение единогласно отдает справедливость достоинствам Михаила Семеновича. Обними его крепко за меня и поцелуй ручку у милой графини.

Александр. Москва, 27 мая 1823 года

Иван Николаевич Корсаков [85] Проживавший в Москве в доме своем на Тверском бульваре бывший любимец Екатерины Великой. Он дожил до 1836 года. бывает у нас почти всякий день. Он любит говорить о прошедшем своем фаворе, и я когда-нибудь наедине заставлю его болтать и выпрошу, ежели есть у него, какие-нибудь любопытные документы. Хандра его прошла. Наташа большая его фаворитка, и он выезжает всюду, куда только она ему велит. Вчера он показывал Наташе прекраснейший перстень с рубином, обсыпанным брильянтами, – подарок императрицы Екатерины. Он ей сказал: «Никому в свете не отдал бы этого кольца, но ежели вам нравится, почту за счастье, ежели примет от обожателя Наталья, Боярская дочь (так он ее всегда называет)». Наташа не взяла, и у них теперь ссора за это.

Забыл я тебе сказать о несчастий, постигшем нашу Александру Петровну. Они обе [86] То есть она и сестра ее Анна Петровна Колтовская вела некогда тяжбу с братьями Булгаковыми за наследство их отца, приходившегося ей дядей. нанимают какой-то старый каменный дом у попа. После обеда (это было на той неделе) Александра Петровна говорит сестре: «Пойдем посидеть на балкон», – сама отворяет двери, но едва вступила на балкон, как оный обрушился вдруг, тогда как другая сестра хотела ногу на него поставить. Она переломала себе все члены и, к несчастью, еще жива. Не шутка – со второго этажа упасть на мостовую. Несмотря на все зло, которое она нам причинила, я, право, о ней сожалею.

Мы не можем набеседоваться с Фавстом. Вчера обедали мы вместе у доброго Пфеллера, который очень желает видеть сына под крылом Анстета; я ему сказал, что это со временем может сделаться. Был я также в опере, давали «Танкреда», и прекрасно. Потом ужинали мы у тестя и воротились домой по прекрасной ночи пешком. Сегодня (воскресенье) званы мы обедать к Мамоновой, а на вечер – к Риччи. Несмотря на все это движение, скучно. Единообразная петербургская жизнь очень мне нравилась, и я грущу даже по спорщику Балыие.