Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Видел его минуту: он ехал в Комитет, звал в четверг обедать на дачу. Видеть его только минуту была одна вежливость. Я ему сказал, что, по нашей с тобою дружбе, все его милости к тебе почитаю себе оказанными. Он меня изволил поцеловать , и «рад стараться» было тут.

Марченко поссорился с Аракчеевым, явно государю на Тормасова наговорил что-то, и государь так был сердит, что хотел его отставить, но удержался. Кто-нибудь да хочет место московского, потому что делают каверзы Тормасову. Все удивляются, что Гурьев не отказался до времени, потому что денег на вояжи фамилии царской надо кучу, и их везде ищут и собирают. Я, слава Богу, здоров, а признаюсь, что Петербург не мой город. Немного пожить в нем хорошо, а оставаться в нем не хотелось бы.

Александр. С.-Петербург, 13 августа 1818 года

Уф, ну досталось мне! Два часа битых сидел у меня Фонтон. Ничем и никак не мог его выжить. Он определен к Неапольской миссии. Счастливец! Поутру был я у Тургенева, пил кофе с ним, потом начался у него волшебный фонарь, или кукольная комедия: то один, то другой, то поп, то солдат, то нищий, то мамзель и, между прочими, твой бывший экзекутор, который, видя меня, устыдился, кажется, потому что весь покраснел. Ищет места, но худой это подарок. Познакомился я с Крузенштерном-моряком, а на днях собираемся к Коцебу на «Рюрика», стоящего на Английской набережной.

Князя Никиту я еще не видал; он все еще отправляется в Лондон, где будет покупать лошадей и отправлять их сюда. Нелестная комиссия для его лица; он же не знает, я думаю, и толку в лошадях. Миссия его сделалась непременною, то есть постоянною, и этому шуту с новым окладом и с сохранением прежних будет всего тысяч тридцать пять в год. Сказывают, будто княгиня Зинаида придумала для него эту удивительную миссию. Так холодно, что мерзнут пальцы. Право, ходил бы в шубе, если б не стыдно было; а без Закревского шубы, коей закрываюсь, я бы замерз ночью. Ну уж климат! В пятницу еду с Тургеневым в Царское Село и Павловское к Жуковскому, Карамзиным и прочим там живущим знакомым.

Кстати сказать, я тебе писал с дороги из Черной Грязи, из Клина, из Торжка, из Валдая и Бронниц: все ли дошло? По милости Фонтона намарал только это. Кажется, довольно; ссылаюсь на мое длинное письмо, первое отсюда; впрочем, завтра, я думаю, князь Трубецкой, адъютант Закревского, едет в Москву; буду писать и с ним. У Шатилова славное фортепьяно; мы ввечеру забрались к нему, бренчали, курили и чай пили. Сереже Корсакову письмо вручено; при свидании скажи это матушке его.

Пора письмо посылать Калинину, одеться и обедать у Марьи Любимовны. Ее дети все в гренадеры годятся, и дочери тут же. Лизонька пребольшая [161] Шумлянская, единоутробная сестра братьев Булгаковых. и все-таки смешна. Я спросил, какое имя дать дочери, ежели еще будет у меня; она, подумав, сказала: назовите ее Богиня. Мартынов все тот же. Говорит все о своих визитах к знатным, подает государю альбом с видами здешними, поджидая великие и богатые милости.

После свидания моего с Дмитрием Александровичем Гурьевым заходил я к графу Нессельроде, которому все пересказал, что было говорено с тестем его. Он всем очень был доволен и прибавил: «Вы выбрали очень правильную манеру вести себя с Гурьевым», – а я ему [то есть Гурьеву] сказал в заключение: «Ваше положение таково, что я никогда не дерзну ставить условий, но предоставляю участь двух наших семейств целиком милостям вашего превосходительства. Сделайте то, что подскажет вам ваше сердце, и я уверен, что император не откажет вам ни в чем, что вы у него попросите. Вы сами отец, поставьте себя на мое место: у меня выбор отдаться кредиторам и быть ввергнутым в нищету, после того, как я был помещен в свет столь, осмелюсь сказать, выгодным образом». Он выслушал меня с величайшим терпением, это он-то, вчера еще говоривший какому-то тузу: «Напрасный труд, я не дам вам ни копейки, по крайней мере ежели вы не предъявите мне бумагу, подписанную: Александр». Впрочем, я тебе уже рассказал все существо разговора и обнадеживания Гурьева. Граф Нессельроде ему еще писал какой-то ответ на просьбу, напомнив опять в постскриптуме о нас, и послал ему в оригинале письмо твое, мною приложенное, которое, взяв назад, покажет завтра государю и предупредит государя, что Гурьев представит ему о способе нам помочь. Я решился всем довольствоваться и не торговаться, ибо этим самым Репнин, искавший также займу, испортил дело свое: Гурьев взбесился и отказал очень сухо деньги, на каком бы то ни было основании. Дело в том, что ежели не просить теперь, то прощай, надежда: вояжи царской фамилии истощат все наличные деньги, а Гурьева готовность может охладеть. Нессельроде со мною согласен в этом, но все обнадеживает, что получим 150 тысяч без процента. Убри, Званцев и Шулепов тебе кланяются; второй очень тебя благодарит за какие-то одолжения, ему оказываемые тобою.

Ну-с, был я наконец у Беннера, который прельщает всех нашими портретами, а тебя неизреченно благодарит за письмо, за начинку его и за твои старания о нем. Я видел его коллекцию австрийского дома, которая, мне кажется, гораздо превосходнее самой царской: работа лучше и большое сходство. Маленький Наполеончик – совершенный красавчик, и Беннер говорит, что он еще лучше портрета. Кто бы думал, что черт сработает ангела! Беннер поедет в Ахен на конгресс, и хорошо сделает: будет ему работа.

Я был у Марьи Любимовны, у коей завтра обедаю; послезавтра у Марченко с Закревским и в четверг у Козодавлева на даче. Какой он гриб старый! Точно Гейм, когда ему будет сто лет. Я не налюбуюсь на Петербург; что за здания, что за тротуары, столбики чугунные, что за чистота! Дома все были выкрашены вновь к приезду прусского короля, который мимоходом надул Трубецкого, дав ему алмаз не Черного, а Красного Орла. Бульвар против дворца перенесен сажен на 20 ближе к Адмиралтейству; сим открыли прекрасный вид на Неву и на биржу. Бульвар против большой фасады Адмиралтейства тоже подвинется в отсутствие государя ближе к зданию, и сделается от того улица и шире, и прекраснее. Все то, что на Исаакиевской улице не займется Лобанова домом, будет застроено родом Пале-Рояля. Скоро откроется у Чернышева дома прекрасный чугунный мост. Угол Кушелевского дома отрежется, чем откроется вид на Морскую. Одним словом, со временем город сей будет точно восьмое чудо в свете. Но со всем тем я предпочитаю разнообразие Москвы и вообще Москву, может быть оттого, что в ней, а не в Петербурге, Московский почтамт, где я часто мысленно гуляю и курю с тобою трубку.

Я с большим удовольствием читаю писанный самим Ермоловым журнал его посольства в Персию. Умный, острый и твердый человек! Он обошелся с персиянами, точно как батюшка с турками; только Ермолов перещеголял своим ориентальным слогом, которому персияне и сам шах надивиться не могли. Они даже думали, что он переодетый мусульманин. Он Мазаровича хвалит в журнале. Разве что его нельзя напечатать ради многих вольных суждений. Ермолов ненавидит и презирает англичан и французов; что ж он любит? – одну Россию.