Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Сельцо Граблино, 24 сентября 1817 года

Султан в Константинополе! Ему недостает токмо брата его, султанши и цыпляточек. За их отсутствием он скучает, хотя и занят беспрестанно. Я нашел здесь порядок замечательный и величайшее усердие в крестьянах, особливо в тех, что работают в винокурнях; я не мог удержаться, чтобы не подарить их деньгами, для ободрения этих славных людей. Пот стекал со лба их. «Что помпы, тяжелы?» – «Ничего, – отвечали они мне, улыбаясь и удваивая усилия свои. – Работали мы на чужих, а теперь для родных панов легче працовать».

Я тебе писал из Можайска, из Гжатска, из Смоленска и из Велиц. На следующий день по приезде поеду с Ефимом в свои имения. Я стал у бывшего опекуна Алексианова, который по дороге. Я нашел его больным от последствия заговора его людей, кои в один прекрасный вечер все сбежали из дому, устав от дурного его обращения. Он меня накормил хорошим обедом и ужином. Проспав одну ночь у него, мы продолжили путь наш в Хилино. Я посетил новую винокурню, она подлинно игрушка, и чистота такая, какой нигде я не видал. Много скота, а чердаки набиты зерном, овсом и проч. В одном Хилино у нас 591 четверть зерна и 921 четверть овса. Только имение Переца отделяет Хилино от Граблина; ежели бы мы могли купить его или заложить Чурилово, вместо того чтобы продавать это имение, мы ладно устроили бы дела наши, а доходы наши удвоились бы; но, кажется, Перец добился остановки продажи владений своих с молотка. Сегодня, рано поднявшись, я захотел осмотреть все сначала, то есть как мука делается вином. Это любопытно, но признаюсь тебе, что еще мало понимаю все это. Впрочем, мы покамест только в начале операции, которая должна окончиться поздно вечером; я оставил все в брожении. Покамест это делается, я пришел сюда тебе написать.

Вчера я был пьян, а после болен, оттого что пробовал там и здесь вино и разную степень его силы; сам того не заметив, я опьянел. Я лег спать без ужина с жестокою головною болью. Выспался, и все прошло. Сегодня делал я шинкаря: продал жиду до ста ведер вина. В городе есть бочек с тридцать вина, теперь большой будет расход, и выручится денег довольно. Зато в пост мало сойдет. Мне очень хочется умножить во всех частях винокурение так, чтобы, по крайней мере, продавать нам 40 000 ведер. Людей прибавлять не надобно будет, а издержки раз навсегда, котлов, бочек и проч., не так важны. Посвятя тысяч восемь на это, сделаем мы себе престрашное приращение доходов; но к этому приступить нельзя прежде будущего года, и своего хлеба не станет, надобно купить, и купить вовремя, дешево. Нынешний урожай будет плох, но все-таки лучше ожидания. Мы имеем намолоченного более 2000 четвертей ржи, с лишком 100 четвертей пшеницы и 3600 четвертей овса. Гусарский полк, к несчастью, выступает отсюда. Если сделаны контракты и взяты задатки, мы выручили бы более 20 000 от сена и овса. Ежели будет сюда, как говорят, конная артиллерия, так хорошо; а без нее надобно будет со слезами провожать елисаветградских гусар. Тормасов премного благодарит меня за рыбу, которую ему послал, и за калачи.

Константин. Москва, 27 сентября 1817 года

Умер старик Заборовский, который, помнишь, был уверен, что он виновник несчастий Европы: ибо если бы он принял в службу Наполеона [156] Это было в 1788 году. Заборовский набирал за границей охотников служить в наших войсках во время войны с турками. Поручик Бонапарт желал быть принят с повышением чина, но Заборовский не согласился. В коронацию свою император Александр Павлович расспрашивал о том Заборовского (слышано от графа Д.Н.Блудова). , когда сей был поручиком и сего искал, то бы не быть ему императором. Впрочем, о нем сожалеют; старик был добрый и честный.

Вчера граф Тормасов был не очень здоров. Жаль, если занеможет серьезно: очень будет некстати.

Александр Черная Грязь, 6 августа 1818 года

Еду изрядно, но грязно; но не была бы и станция так названа. Но вы хороши! Уморили со смеху. Подразни Федора Дмитриевича. Я нашел смотрителя в сокрушении. «Что ты, братец?» – «Как что! Получил приказ от почт-директора готовить для генерала Булгакова 24 лошади (вместо четырех!)». То-то наделает Федор Дмитриевич тревоги по Петербургскому тракту. Смотритель так и вспрыгнул, узнав, что генерал Булгаков перед ним, но требует только 4, а не 24 лошади.

Дом здесь игрушка, хоть куда! Хозяин хват, но плохо идут барыши, жалуется.

Александр. Клин, вторник, 5 часов пополудни

Вот я и в Клину, любезный брат. Все идет хорошо. Пыли нет, не жарко, коляска цела, трубка курится. Евсей рассказывает балясы. В Подсолнечной славно поел. Обе станции славно устроены. Я входил даже на кухню. Везде чисто, а в Черной Грязи даже картины, бронзовые часы, портреты Козодавлева, а под ними то же изображение Мечникова, то же, которое у тебя в рамках красного дерева. Успокой Серапина. Черногрязский смотритель спьяна, со сна, сглупу прочел вместо давать по четыре – двадцать четыре лошади. Его коллега из Подсолнечной смеется над ним.

Александр. Торжок, 7 августа 1818 года

Хотя я и не в Марокко, но окружен марокином, который хотят заставить меня купить во что бы то ни стало. Из дурного сего каламбура ты догадаешься, что я в знаменитом городе Торжке. Нельзя жаловаться: до сих пор все идет хорошо, любезный брат. Покуда накрывают на стол и делают маленькую починочку в коляске, пишу тебе строки сии. Время хорошо; боялись мы дождя поутру, нашли тучи, но Евсеевы вздохи их разогнали, видно. Он хромеет, утверждает, что у него в большом пальце лопнула жила (новая болезнь, о коей можешь сказать Бремеру). В Тверь приехал в 4 часа утра. Я уступил победу сну и, проспав два часа с половиною у приятеля Гальяни*, выпил кофе и поскакал.

Что-то делается у вас в Свирлове? Впрочем, не сомневаюсь; но боюсь, что Саша не узнает другого Сашу [младенца – сына Константина Яковлевича Булгакова] по возвращении из Петербурга.

Тверь очень украсилась. По реке сделано гулянье. В Завидове (кажется, там) атаковала меня мать смотрителева, рассказывая, как она в 12-м году ушла без башмаков за 300 верст и все потеряла. Я старался ее утешить тем, что тот, от которого она бежала, сам теперь почти без штанов (Бонапарт), а она отвечала: ничто ему, таковскому сыну! Ежели бы Иван Александрович [Рушковский, с 1819 года почт-директор в Москве] увидел, какие мне почеты отдают, он бы мне позавидовал. Они бы следовали помощнику, а не брату почт-директора.

Обнимаю всех вас душевно. Я надеюсь, что Серапин мне великодушно извинил, что Черногрязский смотритель скотина? По дороге весь народ пьян по случаю праздника Преображения Господня.

Александр. Бронницы, 9 августа 1818 года

Коляска начала шалить. Серьезных бед нет, но все легонькие починочки, которые меня, однако же, задерживают. Переваривают шину здесь, а в Крестцах спицу вставили. Я могу поспеть в Петербург сегодня, но не хочу перебудить весь дом у Закревского, а потому ночую в Ижоре, а завтра сделаю свое торжественное вшествие в столицу. Здешняя дирекция от нашей – как земля от неба. Ни лошадей, ни ямщиков, ни смотрителей, ни дорог, даже ни местоположений, ни веселости, ни кофе – сравнить нельзя между собою. Пожары и поселение военное убили у всех дух. Я песни не слыхал. А ко всему тому и неурожай.