Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Сидел я больше двух часов у графа; отпуская меня, он мне сказал: «Я теперь знаю ваши дела как свои собственные, мы это устроим, и я поговорю еще вечером с Гурьевым, который положительно обещал мне позавчера только, что все будет окончено при первой его работе». Ты, верно, понимаешь, что я ничего не упустил, чтобы его умягчить, между прочим я сказал ему, что 26-го числа сего месяца надобно нам было уплачивать около 50 тысяч, что кредиторы нам грозили строжайшими мерами, ежели деньги не будут готовы в срок. «Каково, – сказал я ему, – ежели пошлют описывать имение?» Он отвечал: «Ну что ж! Мы все это окончим прежде отъезда императора». Я ему заметил, что мы подпишемся под сроками. Он отвечал, что нет, что как дело будет устроено, надобно получить сразу всю сумму. Одним словом, не могу тебе передать, какое усердие и какую живость он во все это вкладывает. Вот какова суть нашей долгой беседы с графом.

Я был после у Марьи Любимовны [Мартыновой, родной тетки Булгаковых] на часочек, там меня было задушили; а на нее нашел как тупик от радости и удивления. Я в восхищении от того, что Тургенев, и граф Нессельроде, и Закревский одобряют мой приезд сюда. Я был у Беннера [живописца], дома не застал; едучи мимо Горголи, заехал к нему; он очень меня обласкал, предлагал свои услуги и проч. Скажи Шульгину, что Горголи [158] Горголи и Шульгин – петербургский и московский обер-полицмейстеры. ему отвечал и благодарит за книги. Горголи сожалеет очень о разнесшемся здесь слухе, что Брокер умер скоропостижно в Москве, что не хочет этому верить, не получая от меня подтверждения; хвалил очень Брокера.

Был я у доброго Калинина, очень меня благодарил за твои дружеские сношения с ним, много болтал о почте, предлагал свои услуги, знает хорошо нашего иезуита Рушковского и проч. Я не нахожу, чтобы он состарился, и, кажется, здоров. Заезжал к Соковнину, не нашел его дома. Вот моя поездка утра сего. Закревский тащил меня куда-то обедать с Марченко, но я выпросил остаться дома, обедать с Шатиловым; стану лучше болтать с тобою да с Наташею.

И здесь много говорят о переменах важных, но, по-видимому, они не выйдут до отъезда государева. Точно то, что Милорадович сюда военным генерал-губернатором, и он принимает поздравления уже и говорит: «Я истреблю воровство, как истреблял Неевы колонны в Красном». Вязмитинов просит спокойствия, но его удерживают для председательства в Комитете министров и еще что-то. Нет сомнения, что министерства полиции и внутренних дел будут соединены; но еще неверно, что Кочубей будет оными заведовать. Козодавлеву предлагают министерство юстиции, но он не хочет, а Лобанов не хочет быть одним из областных, коих уже называют пашами. По сим и некоторым другим затруднениям все, вероятно, отложится до возвращения государева, которое воспоследует в декабре. Войска союзные будут выведены из Франции; говорят, что одна Пруссия еще противится тому и все Бурбоны, кроме самого короля, который желает выступления войск союзных.

Каподистрия уже в Карлсбаде. Здесь его все более и более любят и уважают; он у всех снискал и делает добро всем. Государь на дорогу пожаловал ему 5000 червонных. Граф сказал по сему случаю, смеясь: «Так что этот год он стоит на две тысячи дукатов дороже, нежели прошлый». Он уехал больным. Смерть Стурдзы [то есть Севериной, урожденной

Стурдзы] сильно его поразила; Северин, сказывают, как тень. С государем едут Ожаровский и Чернышев; первый женится, а второму, кажется, несдобровать со своей женой. Уваров уже поехал в Карлсбад. Кроме Нессельроде, никто более, кажется. Аракчеев отправляется в Харьков, к военным поселенцам. Марченко остается здесь. Бедный Алексей Орлов лежит; его разбили в дрожках и больно ушибли голову и плечо. Трубецкой отпущен на два года в чужие края, едет с женой и детьми. Потемкин также. Вообще, кого ни хватись, все едут в чужие края, особливо дамы.

Уж для гуляльщиков, как я, Петербург город единственный! Наевшись плотно и накурившись, видя, что дождь перестал, я пошел ходить пешком; ну, вот как по паркету, и сухо, как будто не было дождя. Государь приехал из Царского Села на сутки. Идучи без дела, вижу над Перспективой афишку: что такое? Восковой кабинет. Плачу два рубля и вдруг оказываюсь в обществе известных лиц. Три большие комнаты, полные народа.

Я не мог пройти без волнения перед нашей милой школой Сен-Пьер, перед Эбенау, который все на том же месте, перед цирюльниками, которым продавали мы наши старые тетради, чтобы купить булок, перед домом Хинрикса и проч. Признаюсь тебе, что почувствовал умиление, вспомнив сии мгновения нашей юности. Что-то ты поделываешь? Я жалею, что уехать должен был, не окончив дело дома с этим дураком Щербатовым. Нессельроде говорит, что было бы заблуждением отдавать ему этот дом. Я же, признаюсь тебе, им не дорожу, особливо как с помощью Божией мы все устроим здесь. Это главное. Ты к этим хлопотам не привык, да и, быв в Свирлове, тебе не так ловко действовать. Впрочем, надеюсь, что Тормасов и Шульгин свое слово сдержат, а ежели не так, то черт с ними, с домом, а особливо с Щербатовым. Вот и Закревский явился от князя Петра Михайловича [159] Волконского, который тогда был начальником Главного штаба, а Закревский – первым при нем деятелем. , кричит: «Полно тебе, бригадир, бумагу марать, ты меня разоришь. Станем чай пить».

Я не знаю, писал ли тебе, что бедный Орлов Алексей упал с дрожек и очень ушибся. Закревский говорит, что он, однако же, встал. Марченко тебе премного кланяется. Каподистрия славно устроил Батюшкова. Он по слабому здоровью определен к Итальянской миссии; ему дан чин, деньги на проезд, большое жалованье и позволение быть в Одессе сколько захочет и ехать к миссии когда захочет. Как не любить этого Каподистрию? А вот и чай! Прощай покуда.

Александр. С.-Петербург, 12 августа 1818 года

Фельдъегерь едет сейчас в Москву от Закревского; славная оказия, не хочу ее упустить. Я сейчас от Гурьева, который, более получаса продержав меня в кабинете, очень терпеливо выслушал описание положения нашего, очень, кажется, расположен помочь нам. Много потерял времени, рассказывая, как не дельными просьбами истощают казну государеву, и потом, когда надобно помочь истинно нуждающимся, как мы, то надобно соваться, чтобы искать деньги. Долго все пересказывать, время драгоценно. Отпуская меня, он сказал: «Надобно окончить дело и окончить его до отъезда императора. Я буду работать в среду с его величеством; зайдите ко мне в четверг утром, а ежели буду иметь нужду в вас прежде, то попрошу вас прийти ко мне». Добрый Сверчков [160] Алексей Васильевич Сверчков женат был на дочери Гурьева, Елене Дмитриевне. тотчас меня ввел. Кто не бывает нужен на сем свете? Жена его премилая; оба мне сказали: «Слушайте, надобно знать папа; он известен своей несговорчивостью, но уж ежели обещал вам окончить дело, вы можете на это рассчитывать, и потом, Нессельроде принимает это близко к сердцу; моя сестра также при отъезде говорила с ним о сем; мы атакуем его всем семейством». Закревский то же говорит, что Сверчков. Я Марченко видел там; много о тебе спрашивал и то же повторял, что Гурьев: вечно отказывает, потом торгуется, но, обещав, дело делает. Коли так, то слава Богу. Еду к Нессельроде, который велел мне быть к себе после Гурьева. Просителей-то, искателей, лент, кого тут только не было! Быть призванным – уже милость большая. Был я у Осипа Петровича.