Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Сегодня мы все обедаем у старого молдавского товарища Боброва: Каподистрия, оба Воронцова, Фонтон; он живет славно. Нового здесь только, что старуха Анна Никитична Нарышкина, 95-летняя старуха, при смерти больна, и ежеминутно ждут ее кончины. У канцлера Румянцева [А.Н.Нарышкина была его теткой] экипажи готовы тотчас после выехать из Петербурга. Он так стал глух, что с ним говорить никак нельзя, а пишут на доске, что ему сказать хотят. Малиновский с неделю как здесь, но я его еще не видал. Нессельроде мне сказывал, что он был у него, заботится, как ему управиться с сенаторством и архивом вместе. В среду мы вместе обедаем у графа, а до тех пор постараюсь его увидеть. Оленина вчера нашел у Блоома, он не вырос, но и не состарился. Ну, брат, славный задал обед Блоом [долго бывший у нас датский посланник], дом убран прекрасно, народу человек за 50. Тут ко мне подошел Давыдов, флигель-адъютант, которого я совсем не узнал, много спрашивал о тебе, сказывал, что в Карлсбаде и даже Франкфурте (которого имени не могу и теперь еще равнодушно выговорить) он тебя много видел.

Александр. Москва, 31 января 1820 года

Поутру ездил с Закревским смотреть Волкова труды, Ланкастерскую школу в военно-сиротском отделении. После в зале приготовлен был великолепный завтрак; ну есть, ну пить! Очень было весело. Петруше Апраксину пришла мысль сделать сбор в пользу бедных солдатских детей, а я сказал Закревскому определить в сборщицы жену его; так и сделалось: Аграфена Федоровна пошла с тарелкою около стола и шуткою да набрала 800 рублей, что очень было приятно… После обеда песенки и пляски. Волков так развернулся, что подцепил Закревскую и ну вальсировать. Я приехал домой в два часа; ну какой уж теперь обед, посмотрел, как жена обедает, да пошел, покуривши, спать. В шесть часов оделся и поехал на свадьбу к Пушкиной. Мать, невеста, сестра выли немилосердно, как это водится, но после церемонии все развеселились, и как ни в чем не бывало. [Это была свадьба графини Софьи Алексеевны Мусиной-Пушкиной с князем Иваном Леонтьевичем Шаховским.]

Дав слово Закревскому быть к нему ввечеру непременно, я от Пушкиных поехал к нему. Он давал мне читать все бумаги, полученные им от Ермолова, который покорил еще область, населенную народом храбрым и наиболее нас ненавидящим; называет он их, кажется, акушинцами. Что за умница этот Ермолов и как он пишет хорошо! Кажется, партикулярное письмо к приятелю, а хоть возьми и печатай без поправки. Известный чудак князь Мадатов тут отличился.

Александр. Москва, 2 февраля 1820 года

Меня сильно порадовал разговор твой с князем касательно деревни с денег на заведение; в этих случаях не должно церемониться, а говорить правду и описывать свое положение, как оно есть; другой так еще и увеличивает, да сам докучает, а тебе в рот кладут, так зачем избегать государевых милостей, когда оные заслуживаешь? Будь уверен, что это останется между нами. Ты знаешь, что я не болтлив; но я прошу тебя и впредь, когда случится тебе писать о чем-нибудь, требующем молчания, то прибавь слова «между нами», ибо часто случается, что вещь, которая мне кажется ничтожною, может, по неизвестному мне обстоятельству, пребывать тайной, и я невольно сделаю нескромность.

Знаешь ли, что мысль маскироваться Наполеоном не один раз приходила мне на ум, но здесь это выполнить трудно; а между тем в Москве рассказывают, что один гвардейский офицер, увидев Кологривова на лестнице, схватил его за ворот и закричал: «Вяжите его!» – думая, что коронованный колодник бежал с острова Елены. Довольно глупо это говорить, но еще глупее верить, как будто маску можно принять за лицо. Знаешь ли, что послезавтра будет у Татищевой в маскараде карета парою, с лакеем, кучером и господином?! Говорят, что над этим работают уже целый месяц. Вот какова наша Москва! Ежели увидишь князя Дмитрия Владимировича, скажи слово в пользу Обрескова, которому я не раз советовал быть в ладах с Шульгиным; ну где ему с ним тягаться? Мы видели, что и Тормасов с ним не мог сладить и сделался уж точно жертвою этой ссоры: она его упекла на тот свет. Шульгин клянется, что, как приедет князь, так и отставка выйдет, что это его столько же интересует, как и тебя, а Шафонский предупрежден. На подъем ежели и дадут тебе, то будет мало: ты знаешь, что министрам, едущим в Мадрид и в другие отдаленные места, дают по 10 тысяч и что тебе из Москвы в Петербург вряд ли дадут и половину; но надобно, чтобы столовые устроились.

Татищев напрасно теперь не едет сюда: он бы увидал, как его прелестная племянница Урусова танцует на балах, коих она украшение. В нее влюблен молодой богач и красавец Новосильцев, племянник Орловых; мать, которая его боготворит, сказала, как говорят, что ежели он через год не переменит своих мыслей, то позволяет ему жениться. Он адъютантом у Сакена.

Кланяйся Сергею Тургеневу. Бывало, Шредер все вооружался против его либерализма, и у них вечные споры.

Закревский имел вчера предлинный со мною разговор. Я ему объяснялся как истинному другу обоих братьев. Все на одном помешаны, то есть, что мне должно было быть твоим заместителем здесь. Что Богу угодно, то и будет. Фавст, Чижик, Обресков и Осипов у меня ужинали вчера; мы поиграли в вист, были очень веселы за ужином. Я расшибся и дал им два кувшинчика зельцерского ликеру; так отбрили, что хоть бы Журавлеву да Тургеневу, и крошек не осталось. Натурально, речь была беспрестанно о тебе. Мы послали грамоту за общим подписанием просить Наташу быть, но она отвечала, что голова болит.

Сейчас получил я из Парижа от графа Ростопчина бюст его; очень схож, и я рад, что доехал в целости. Вообрази, на меня взвалили обузу: избрали меня директором Благородного собрания на твое место; я было отказывался, но подлинно – не стоит труда: скоро закроется Собрание, а там я уеду в деревню. Новые мои товарищи – Андрей Семенович Кологривов, губернатор и вице-губернатор, князь Андрей Гагарин, и я. Уже начали меня душить просьбами о билетах.

Каподистрии письмо самое дружеское; я его буду завтра благодарить, ибо чувствую цену письма от человека, толико делами озабоченного; тебе пришлю это письмо на прочтение, ибо о тебе говорено тут столько же, сколько обо мне. Какой добрый, почтенный человек! Мне приятно было видеть, как Ермолов его описывает в письме своем к Закревскому.

Константин. Петербург, 3 февраля 1820 года

В воскресенье мне князь Голицын сказывал о 6000 ассигнациями, кои мне назначены на подъем, и винился, что не мог еще доложить государю по моим запискам о подчиненных, которые с ним были накануне у доклада; но ему так сделалось дурно, что, не окончив оного, он должен был уехать, но что он непременно доложит. Зная его, я не сомневаюсь, что он сделает; дай Бог успеха! Я бы счастлив был оставить добрым сотоварищам памятник нашей службе. Также мне князь сказал, но это также между нами, что он писал Калинину, требуя от него сведения о деревне, и что тот отвечал, что она приносит до 12 тысяч; более он не успел мне сказать, только это доказывает, что он успел доложить государю и имеет согласие на его предложение возвратить деревню мне, а ему дать аренду соответственную.