Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Одно только желание теперь у обоих, чтобы ты кончил счастливо комиссию свою и возвратился к нам в Слободу пожить с душевно тебя любящими.

Уездный суд постановил сделать опись всего, что находится в доме (что справедливо), и отдать ее в казенный присмотр; постановление уездного суда было передано в полицию для исполнения. Ивашкин [московский обер-полицмейстер], направляемый Одоевским, приказал это нашему частному приставу тайком от Волкова; но как только тот о сем узнал, принялся действовать с неутомимым усердием, чтобы сему помешать. Волков сделал хорошую сцену обер-полицмейстеру, нашел средство поговорить с фельдмаршалом [фельдмаршал граф И.В.Гудович, тогдашний московский главнокомандующий] и заинтересовать его в нашу пользу. Он ему написал весьма настоятельное письмо, заверив его, что никто не может более меня заботиться о доме. Вследствие моего письма фельдмаршал послал за губернским прокурором, доверил ему заботу о нашем деле и приказал в то же время губернскому правлению устроить выволочку уездному суду за то, что постановлял, не выслушав нас, и дать мне требуемую сатисфакцию. Вот так постановление уездного суда приостановлено приказом фельдмаршала. Я представил свою оправдательную бумагу, нашел превосходного адвоката, коего мне рекомендовал Фавст. Одним словом, все нам хорошо служат и от сердца: фельдмаршал (который велел меня заверить, что я останусь в доме) и губернский прокурор, уездный стряпчий, Хрулев и Волков. Ну, брат, вот друг! Он неутомимо нам служит; не было бы конца тебе пересказывать все, что он делает для пользы нашей. Сколько известно нам, уездный суд не приговорит нам имение, но решение его будет такого рода, что ясно доказывать будет, что нельзя и отнять у нас отцовское. Все обрывается на том, что форма не соблюдена в духовной. Через три недели дело будет в Гражданской палате. Ежели (что, не сомневаюсь, будет) граф велит ей решить наше дело не в очередь, то в три месяца и прежде оно в Сенате; идет оно в седьмой департамент; надобно, к счастью нашему, чтобы Столыпин [Аркадий Алексеевич Столыпин, зять Н.С.Мордвинова] был тут обер-прокурор.

В Витебск [в Витебской губернии были деревни Я.И.Булгакова] послано все скоро после твоего отъезда. Эта экспедиция заставила меня заехать в Горбово; я в восхищении, что все делается. Теперь я стал подлинным крючком: сам езжу в присутственные места и бумаги подаю с Фавстом, который мой сопутник. Никакого не имею ответа от Румянцева, которому по совету твоему писал я убедительно; не беда, ежели ничего не выйдет, ибо нужно мое присутствие здесь теперь. Татищев назначен в Швецию, а покуда

Гриша [князь Григорий Иванович Гагарин], который советником посольства, едет туда поверенным в делах. Государь в Твери, но сюда не будет. Граф туда поехал, обещал возвратиться с арендою для Волкова. Дай Бог! Волков истинно бесценный человек. Ну, право, я того для себя сам не делаю, что он делает. Он неутомим, он представил фельдмаршалу столь поразительную и энергическую картину всего, что до нас относится, что фельдмаршал весьма нас защищает. Граф ему сказал: «Будьте уверены, Александр Александрович, что эта тяжба только проформа; Булгаковым отдастся все, я это знаю верно и знаю мысли государевы». Его брат, граф Михаил, очень нас любит, не хочет, чтобы я шел на примирение, но я на него согласен от чистого сердца, ежели это может быть полезным и особливо постоянным. Будь покоен, любезный брат: добрые рано или поздно возьмут верх, а здесь не будет упущено ничего. Как поеду со двора в шесть часов утра и похлопочу часов шесть, то обедаю лучше, и с восхищением смотрю на твой портрет, чувствуя, что старался и о твоем благе. Какое будет для меня блаженство сказать тебе, обняв, когда возвратишься: «Ну, брат, слава Богу, мы покойно теперь будем наслаждаться отцовским добром; миновали наши хлопоты».

Константин. Силистрия, 7 июня 1810 года

Я в лагере графа Ланжерона перед Силистрией, которая была взята, как я тебе и писал в моем последнем письме, а с нею 200 пушек, 500 бочек пороху, 500 тысяч патронов и множество других вещей. Я прибыл сюда позавчера поутру, надеясь тотчас и отбыть; вместо того я встретил столько трудностей, что едва удалось мне преодолеть их к сегодняшнему дню. Граф Каменский уже перед Шумлою. Отсюда до Шумлы 90 верст; почта еще не устроена, и курьеры едут верхами. Мне пришлось купить лошадей, что было чрезвычайно трудно, ибо турки, которые должны оставить Силистрию, все раскупили на вес золота; и так с большим трудом удалось мне достать трех лошадей для моей брички. Должен был заплатить я за них 30 франков, что ничтожно в сравнении с ценами турок, которые за пару волов платят 25 франков.

Что до графа Ланжерона, то все улажено, и я еду завтра рано утром. Граф, с которым я был уже несколько знаком в чужих краях, и его жена, которая тоже здесь, осыпали меня милостями и дружескими знаками внимания. Вот я здесь застрял, и признаюсь тебе, что при всем моем нетерпении добраться до цели, я здесь много развлекаюсь. Граф и все наши войска стоят перед городом. Город очарователен, особенно при нынешней чудесной погоде. Силистрия очень приятно расположена на берегах Дуная; за городом начинаются горы, через которые мне придется перебираться, чтобы доехать до лагеря графа Каменского. Вчера мы с генералом гуляли в городе. Мы посетили греческого митрополита и знаменитого Илык-оглы, который управлял Силистрией. Он нас угощал, по турецкому обычаю, кофеем и трубками. Твоя трубка, которую не решился я оставить в Яссах, вызвала восхищение всех этих бородачей; они все курили ее по очереди.

Ты знаешь, насколько турки суеверны, и вот тебе доказательство. Во время бомбардирования одно из наших ядер задело полумесяц наверху мечети и наклонило его в сторону России. Они уверяют, что это, среди прочего, убедило их сдаться. Илык немного печален, а другие турки вовсе не печалятся, но все желают мира и надеются на мир. Великий визирь был в Шумле; нельзя сказать, там ли он еще, ибо с графом Каменским ни за что нельзя поручиться: он так энергичен и талантлив, что едва он появляется, как тотчас и захватывает место. Дай Бог уничтожить ему армию визиря, эту последнюю надежду турок, и тогда они принуждены будут к миру, ежели не хотят по крайней мере заставить нас дойти до самого Константинополя, что уже и не так трудно. Здесь нашел я много знакомых и со многими познакомился. Право, славно жить в армии. Не могу тебе пересказать всей дружбы, коей оделяет меня Ланжерон. Признаюсь тебе, что мне трудно будет с ним расстаться. Он долго пробыл в Вене, и это наша излюбленная тема для разговоров, но завтра надобно уезжать. Он был так добр, что дал мне эскорт из двадцати пяти драгун с офицером и несколькими казаками. Я смогу быть у графа Каменского только послезавтра или через два дня, и у меня предчувствие, что все будет хорошо. Все о нем говорят самое лучшее.