Ирина Уварова - Даниэль и все все все

Бродягою была моя массовка, и тема пути была тут первой. Второй была тема величия. Цыгане называли себя фараонами, намекая на царственное происхождение, да и в Европе их звали фараоново племя. Бродяги, но царственные, и я отвергаю привычные сценические мониста, бусы из позолоченных ватных тампонов, чудовищная гадость, оскорбительная для актрис. Вместо того будут фараоновы пекторали, нагрудные выразительные украшения, их чеканил по образцам царских уборов Востока талантливый театральный бутафор.

Как воспримет все это коронованная мною массовка?

Массовка не задержалась с ответом.

Ловко орудуя маникюрными ножницами, наши актрисы спарывали знаки своего августейшего величия и, громко расхваливая художника (меня то есть) за гениальные находки, вытаскивали откуда-то свои невыносимые елочные бусы.

Исподволь в табор вползли изгнанные мной посадские платки, я снова их изымала, со мной соглашались искренне, ласково и душевно, но платки возвращались сами собой.

У табора были свои устойчивые привычки, по наследству перешедшие в театр из цыганского хора у «Яра», который, как известно, был особо знаменит. «Ромэн» желал видеть свой табор глазами широкой публики, купцов Островского и командировочных снабженцев.

Или не так? Это было мучительно. Это нужно было понять.

Мир, затянувший меня, был замечателен и совершенно ужасен, мир примерок, шуршаний, кротких портних с булавками во рту и шумных полуодетых красавиц. После нескольких часов примерок я влетала домой в ярости:

– Всё! К чертям! Да чтоб я когда-нибудь еще! Ноги мой больше не будет!

– А в чем дело? – спрашивал Юлий.

– Да она кричит, что ей юбка, видите ли, не к лицу, она зеленую требует, а у меня вся гамма летит, нет, к чертовой бабушке, хватит, «юбка не к лицу»! Ах ты господи…

– Значит, не к лицу.

К моей печали, в стычках моих с цыганками он держал их сторону, и ведь нравились ему мои костюмы, правда, нравились. А вот поди же ты, оказывался на их стороне.

Во дни моих терзаний на цыганские темы на неверный срок анимации спектакля они становились моими подругами, после чего мы ссорились, потом пылко мирились, иногда дружно, но коротко ревели, смеялись и пили кофе. Сев на пол, они с искренним интересом рассматривали мои эскизы, но мое представление о палитре, о гармонии или контрастах красок в их глазах не стоило ломаного гроша. Между тем они одевались со вкусом, у каждой было чувство стиля и точный глаз на колебания моды, но в театре они прочно держались традиционного понятия о цыганской одежде.

Юлий твердо стоял на том, что они в своем праве. В конце концов я должна была этому поверить, хотя душа моя еще сопротивлялась, но все-таки приходится признать: «Ты для себя лишь хочешь воли», как попрекнул старик-цыган Алеко, который, подобно мне, хотел привнести в табор свои понятия.

Цыганская юбка – это их тайна, а не моя, и мне ее не открыли, или она мне не открылась. И почему мои затеи цыганки не приняли, стало в конце концов понятно. Дело в том, что таборный цыганский костюм, способный включить в себя куртку «Аляска», косынку с видом Эйфелевой башни и плюшевый жакет из сельпо, – сам себе образ, мобильный, изменчивый, но и вечный. Что бы ни вошло в его изменчивый состав, в нем скрыто вечное движение, избранничество и обреченность быть всегда в пути. Платки, и шали, и юбки, и многослойные фартуки совершают ложную попытку завязать в узлы движение крепких бедер и трепет спины и заражаются движением сами. Радуга прячется в необъятных юбках цыганки, как пойманная с помощью той же юбки курица.

Многие годы спустя при съемках цыганского фильма «Черный жемчуг» артистка из театра «Ромэн», игравшая современную цыганку, спросила, можно ли явиться на съемку в лосинах, а я по недомыслию разрешила, разразился такой скандал, какого не было нигде и никогда. Перевели скандал кратко: НЕЛЬЗЯ! Но и без перевода ясно было, спор не на жизнь, а на смерть. Чтоб всех утихомирить, мы с виновницей происшествия предложили так и снять эпизод – пришла современная цыганка в злосчастных лосинах, а муж учиняет перед камерой все, что учинил вне момента искусства. Они замечательно ругались по-цыгански, она вдруг наклонилась, проведя рукою по полу – ты, мол, дурак, хочешь, чтобы я носила только такие юбки? Эпизод удался. Но накал страстей, предшествовавший ему в Москве, дал мне понять, что про цыганскую юбку я по-прежнему ничего не знаю. И что Юлий, не вдаваясь в подробности, был прав.

Цыганскую вольную волю понимал Юлий, а я ее не поняла.

А что они, мои артистки, его любили, тут и говорить нечего. Когда он уже был страшно болен, а я мчалась к нему в больницу, мне встретились по пути они, мои красавицы из театра «Ромэн». Узнав, что происходит, сказали: «А давайте мы ему будем готовить? И в больницу возить. Вы не думайте, мы хорошие хозяйки».

Этого никогда не забуду.

Он умер 30 декабря 1988 года.

Это Кедрин, любимые наши стихи о цыганке.

Стихи оказались обо мне.

Мой Юлий ушел, но не во тьму, а к свету, это я видела.

На лице его были отсветы освобождения и счастья.

Перебирая все, что сделало нас близкими неразрывно, я откладываю в сторону две старые фотографии двух молодых женщин. Обе цыганского типа. Отчасти они и похожи между собою. Это мать Юлия и моя мама – Мария, чистых еврейских кровей и Вера, крови смешанной бессарабской. Они похожи не только внешне, но еще и независимостью нрава.

Их сходство через цыганские приметы что-нибудь да значит в переплетении таинственных путей, на которых всех нас поджидают наша жизнь и наша смерть.

Мы поссорились один раз – только один!

Мне выпало рисовать эскизы к иркутскому спектаклю «Деньги для Марии» по повести Валентина Распутина. Можно сказать – это были виртуальные костюмы, заочные. Но думать о них было интересно. Денег на приглашение художника по костюмам в отечественных театрах не было, средств на приобретение тканей тем более, да и тканей вообще-то не было. Тем интересней была задача. Лысьва – «Кариолан», Кинешма – «Василиса Мелентьевна». А вот и «Деньги для Марии», Иркутск. Повесть Распутина была прекрасна.

Там женщине грозили суд, арест, этап, а сюжет был полон отчаянных попыток спасения; попытки рушились – никто из соседей по колхозу не собирался спасать Марию, деньги-то самим нужны: холодильник, сервиз! Впрочем, точно уже не помню, одно помню – сдали Марию. Всем миром, как говорится.

Ну какие костюмы?!! Да еще и заочно. И все-таки задача была интересной. Оно, конечно, черные ватники, сапоги, ушанки. Но ведь был сон, посетивший мужа Марии, и были там односельчане нормальными людьми, а шапка шла по миру собирать деньги, и я хотела обрядить колхозников этого сна в белые ватники… (ткань тарная, расход не велик).