Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Первые два дня в Америке прошли в идеологических дебатах. С каким-то болезненным сладострастием Никита Сергеевич рвался разъяснять американским бизнесменам, конгрессменам и политикам примитивизированные до уровня средней школы азы марксизма-ленинизма. Для него, очевидно, это было своего рода самоутверждением, переходящим порой в обыкновенное ребячество: за мной, мол, весь ход истории и деваться вам все равно некуда. Из выступления в выступление на разные лады он назойливо разыгрывал один и тот же спектакль: вы капиталисты, а мы коммунисты — давайте дружить и мирно соревноваться, а потом мы вас все равно закопаем.

И так везде и во всем. Если только есть малейший повод, обыкновенная житейская неурядица, он тут же использует ее: глядите, капитализм загнивает. Например, случилось так, что он застрял в лифте между 29-м и 30-м этажами в самом дорогом отеле мира «Уолдорф Астория» в Нью-Йорке. Пришлось Никите Сергеевичу встать на табурет и вылезать на площадку тридцатого этажа. Казалось бы, ерунда, дело житейское, но Хрущев тут же ищет идеологическую подоплеку:

— Типичные капиталистические неполадки, признак загнивания.

Но вот что удивительно: его внимательно слушают, с ним пытаются спорить. Развертываются долгие и страстные идеологические споры. А это как раз то, что нужно Хрущеву. Железная логика простой арифметики хрущевского марксизма, как ему кажется, сокрушает все доводы оппонентов. Он искренне верит, что побеждает.

Постепенно вокруг него создается аура конфронтации. Никсон призывает дать почувствовать Хрущеву «силу и волю Америки». Подливает масла в огонь пресса. Каждую его встречу подают, как бейсбольный матч, — кто победил. И в них Хрущев неизменно выигрывает. Его подают как непревзойденного оратора и полемиста. «Он относится к разряду борцов, — писала о нем „Нью-Йорк таймс“, — которого нельзя сбить с ног…»

Однако в Нью-Йорке сам Хрущев резко меняет тональность своих выступлений. Нет, он не перестает обличать капитализм. Но эти обличения отходят теперь как бы на задний план. А на авансцену выходит новая тема: покончить с «холодной войной», утвердить на земле мир.

Может быть, немного наивный и даже сентиментальный Эйзенхауэр хотел, чтобы Хрущев увидел Соединенные Штаты своими глазами — огромную великую страну, раскинувшуюся от океана до океана, где живут свободные люди, которые трудятся в поте лица. Ему хотелось показать дом своего детства в Абилене, чтобы этот самоуверенный русский лидер мог представить, как маленький мальчик из провинциального американского городка может стать президентом США. Эйзенхауэр знал, что советского премьера не удивишь новинками техники и гигантскими предприятиями. Но пусть Хрущев убедится, что американцы действительно живут в небольших и даже скромных, но хороших домах — таких, которые показывал ему Никсон на выставке в Сокольниках в Москве.

Что касается Хрущева, то он больше всего не хотел выглядеть наивным простаком, которому коварные капиталисты, как фокусники, достают из шляпы и показывают всякие чудеса процветания этого загнивающего мира. Ему все уши прожужжала подобными предупреждениями дружная команда помощников и советников — Аджубей, Сатюков, Ильичев и другие.

— Времена изменились, — внушали они. — Это Петр Первый в скромном костюме плотника ехал учиться на Запад. А вы, Никита Сергеевич, едете в Америку, чтобы учить. Любой американский генерал из артели «юпитеров» и «авангардов» с удовольствием сменит свой мундир, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на советские звездные верфи или межпланетные пристани, от которых взмывают в высь советские космические корабли.

А Хрущев, падкий на лесть, с удовольствием слушал. Громыко молчал, и весь этот бред стал лейтмотивом хрущевской поездки по США. А в результате между Хрущевым и Америкой пролег глубокий ров.

Возник этот ров уже во время первой встречи в Нью-Йорке с некоронованными королями Америки — американскими мультимиллионерами, истинными хозяевами страны, как глубоко верил Хрущев.

Она состоялась в особняке Аверелла Гарримана, выходца из династии железнодорожных королей Америки, бывшего посла США в Москве, друга Советского Союза и сторонника разрядки. В свой дом на Ист-Сайде он пригласил тридцать самых именитых людей Америки. Почти каждый из них контролировал капитал более чем в 100 миллионов долларов. Одни их имена звучали как перечень ведущих корпораций мира. Среди них были Дин Раск, Дэвид Сарнофф, Джон Макклой, Джон Рокфеллер и Герберт Лимэн. Только вот бывший президент США Гарри Трумэн публично отклонил приглашение.

Собрались в библиотеке, стены которой были увешаны редчайшими картинами великих мастеров прошлого и настоящего. Хрущев питал надежду, что, поговорив с верхушкой американского делового мира, он сможет побудить ее к сотрудничеству и торговле с Советским Союзом. Уже тогда он понимал, что без этого ему будет трудно поднять экономику. Но разговор не получился. Именитые гости стали задавать все те же провокационные вопросы об оккупации Венгрии и рабском труде в Советском Союзе.

Никита Сергеевич обиделся. Эти люди показались ему типичными капиталистами, сошедшими с плакатов времен гражданской войны. Только у них не было свиных рыл, которыми наши художники всегда их наделяли. И еще они много курили. «Как тени, сквозь табачное облако подходили они ко мне, — вспоминал Хрущев, — чтобы обменяться несколькими словами, определенно пытаясь прощупать меня и узнать, что я за человек».

Но и гостям Хрущев не понравился. Вид сердящегося советского лидера показался Джону Гэлбрайту просто забавным: представьте «очень бесформенного человека в довольно бесформенном костюме, с очень большой розовой головой и короткими ногами, сидящим под картиной Пикассо». Наверное, действительно смешно.

Вечером Экономический клуб давал обед в «Уолдорф Астории». Надо сказать, что Хрущев нисколько не тушевался в компании этих элегантных мужчин во фраках и дам в вечерних туалетах. Наоборот, казалось, он получает удовольствие, эпатируя своим видом высший свет Америки. Садясь за стол, где на белоснежной скатерти возле тарелок были разложены ряды ножей, вилок, ложек и ложечек, он не терялся, а просто пользовался тем, что попадалось под руку. Больше того, он нарочито демонстрировал некий пролетарский снобизм. Тыкая толстым пальцем в длинный ряд расставленных перед ним фужеров и рюмок, Никита Сергеевич изволил пошутить:

— Ну ладно, из большого фужера мы водку пить будем. Это мне ясно. А эти маленькие зачем?

Во время обеда Хрущев произнес речь. Она была нацелена на одно: давайте торговать. Он даже привел слова Франклина, высеченные на фронтоне американского министерства торговли: «Целью США должна быть торговля на равной и справедливой основе».