Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Но главное — это недовольство военно-промышленного комплекса, которому Хрущев сильно наступил на ногу. Зашевелилась недовольная «оборонка» — гигантский спрут, охватывающий восемьдесят процентов промышленных предприятий Советского Союза.

К тому же Хрущев потерял свой главный козырь, привезенный из Вашингтона, — теперь он уже не мог утверждать, как раньше, что способен на равных договариваться с президентом США и влиять на общественное мнение Запада. По каналам КГБ широко распространялась информация, что Аденауэр фактически сорвал наметившуюся в Кэмп-Дэвиде договоренность по германской проблеме. А Меньшиков из Вашингтона слал телеграммы, в которых предупреждал о «новой коварной тактике империализма».

Года два назад Хрущев, может быть, и разбросал бы своих противников — не очень уж сильные-то были фигуры. Подумаешь, Козлов, Суслов, Шелепин да кучка генералов. Но расклад в Президиуме в марте — апреле 1960 года был уже не в его пользу.

Не в том была беда, что в Президиуме по-прежнему восседали именитые старцы — Ворошилов и Шверник — как символы преемственности поколений. Беда в том, что все усилия Хрущева преобразовать Россию натыкались на глухую стену сопротивления его же соратников, которую он никак не мог пробить.

Весьма двусмысленную позицию занимали Суслов, Козлов, Брежнев и Куусинен. Их объединяло стремление всеми правдами и неправдами остаться у власти, в Президиуме. Поэтому они тихо и молча противодействовали кадровым перестановкам Хрущева, не без основания опасаясь, что Никита Сергеевич примется и за них.

И принялся бы Никита Сергеевич — глазом не моргнул, если бы не чувствовал, что шатается его главная опора — Пленум ЦК. Его состав практически не менялся с XX съезда партии и не отражал нынешнего соотношения сил. Правда, все говорили, что это — хрущевский пленум. Он сам его формировал в 1956 году, и большинство всегда поддерживало своего Генерального секретаря. Но насколько серьезно и глубоко? Тот факт, что Хрущеву не удалось изгнать всех сторонников антипартийной группы, говорит сам за себя. Да и к продолжению борьбы со сталинизмом пленум был совсем не расположен.

Хрущев видел это. Но на XXI съезде партии в январе 1959 года так и не решился обновить состав пленума. Формально съезд был «чрезвычайным». Суслов и Микоян в своих речах подчеркивали это, указывая, что в повестке дня один только вопрос — обсуждение контрольных цифр семилетнего плана.

Все это, конечно, не нравилось Хрущеву. Поэтому на пленумы в качестве балансира он стал широко приглашать районных и областных партийных работников, передовиков-рабочих и ударников-колхозников. Иногда на пленуме присутствовало более тысячи таких «простых» членов партии. Это подавалось как демократизация партии.

Но они никак не могли изменить новую расстановку сил, которая стала складываться в руководстве Советского Союза к концу 1959 года — началу 60-х годов. Хрущев видел это и чувствовал, что ему становится все сложнее проводить намеченные преобразования.

Примерно к осени 1959 года в Москве образовалась группа молодых политиков, кстати, все — выдвиженцы Хрущева, которых не без иронии прозвали «младотурками». В нее входили Ильичев, Семичастный, Аджубей, Харламов, Сатюков, Горюнов. За старшего у них был Шелепин. А примыкали к ним или пытались «дружить» еще сотни молодых искателей фортуны из ЦК, КГБ, МИДа, журналистских кругов.

Хрущев, пожалуй, ни к кому не относился с таким доверием и никого не поднял так высоко по партийной и государственной лестнице, как Шелепина, который Получил прозвище «железного Шурика». За считанные годы из рядового партийного функционера он превратился в могущественного члена Президиума, секретаря ЦК и председателя КГБ.

Это был беспринципный карьерист с непомерными амбициями. Как-то еще в институте его спросили, кем бы он хотел стать. Ни секунды не задумываясь, молодой Саша ответил: начальником.

При Шелепине был практически смещен весь верхний эшелон КГБ. Вместо старой гвардии — преданной, но малограмотной — в центре и на местах пришли новые люди, в основном из комсомола. Первые секретари многих областных комсомольских организаций так прямо и пересели в кресла представителей КГБ по этим же областям.

Шелепин взял твердый курс на повышение рейтинга чекистов у советских людей, которые в хрущевскую оттепель стали открыто показывать не то что неуважение — неприязнь к этой основе основ советской власти. И выражалось это не только в бесчисленных анекдотах.

Поэтому Шелепин начал с возрождения культа «железного Феликса», коим был Дзержинский, — человек с «холодным рассудком, горячим сердцем и чистыми руками». А несколько лет спустя Шелепин доложил партии: «Нарушения социалистической законности полностью искоренены. Чекисты теперь с чистой совестью могут смотреть в глаза партии и советского народа».

И со спокойной совестью принялся за искоренение диссидентов.

Надменный и жестокий с теми, кто стоял ниже его на иерархической лестнице, он был почтителен и подобострастен с сильными мира сего, особенно с Хрущевым. А Никита Сергеевич был падок на лесть, причем самую грубую и примитивную.

Поначалу обыватели решили, что Хрущев создает себе команду опричников, как при царе Иване, — уж очень нагло и бесцеремонно вели себя эти молодые люди, приближенные, как они всячески старались показать, к могущественной фигуре первого секретаря. Это они во всю раздували культ личности Хрущева. Весь мощный аппарат пропаганды Советского Союза был у них в руках, и они использовали его так бесстыдно и цинично, что очень скоро вся эта кампания славословия превратилась в посмешище для всей России. Над Хрущевым смеялись в открытую и без стеснения — уж очень не соответствовали лик и поведение нового вождя тому образу, который создала пропаганда. Пошла волна анекдотов. А люди интеллигентные вспоминали стихи Некрасова:

Один из литераторов так припечатал эту кампанию: раньше был культ личности, а теперь культ двуличности.

В общем, хотели они того или нет, — скорее цель у них была иная, — но именно «младотурки» в немалой степени способствовали дискредитации Хрущева.

Влияли ли они и в какой мере на государственную политику?

Решительный и энергичный Хрущев чувствовал себя слабым и даже беззащитным, когда дело касалось вопросов теории. Здесь он полагался на Суслова, который слыл в партийных кругах крупным авторитетом в области идеологии, науки, культуры и искусства. Еще бы, ведь в его кабинете стоял деревянный ящичек с сотнями карточек, как в любой районной библиотеке, но в них не названия книг, а цитаты классиков марксизма-ленинизма, разложенные по темам на все случаи жизни. Возникала какая-нибудь проблема, а у Суслова уже цитата из Ленина готова. Хрущев же против цитат идти не мог.