Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Однако это была не американская, а личная позиция Эйзенхауэра. И он не собирался убеждать немцев, а тем более навязывать им свою точку зрения. Президент знал, что Бонн проявляет все большую твердость, а Аденауэр становится все менее сговорчивым. А раз так, то какой смысл вести переговоры с русскими?

22 октября в беседе с Гертером он сказал, что не хочет оказывать давления на Западную Германию. Заключить сделку с Хрущевым он мог, но союзники не одобрили бы его действий.

Что же делать? Госсекретарь предложил потянуть время. Но Эйзенхауэр только покачал головой:

— Русские не будут столь щедрыми. Восточные немцы способны остановить все экономические связи с Западным Берлином. Они могут сделать так, что этот город повиснет на нас мертвым грузом. Западный мир сделал ошибку в сорок четвертом — сорок пятом годах, и сейчас надо найти способ, как заплатить за нее.

Тем не менее он считал себя связанным вето Аденауэра. Незадолго до намечающегося саммита он сказал:

— Поскольку позиция канцлера Аденауэра является столь негибкой, я вижу мало прока в обсуждении различных вариантов объединения Германии, равно как и решений по Берлину.

В общем, Аденауэр помешал выработке компромисса, которого так хотел Хрущев и к которому в целом был готов Эйзенхауэр. Семь месяцев, с октября 1959 года по май 1960 года, отведенные для подготовки саммита, были потрачены впустую, над ним нависла угроза превратиться в пустышку. Даже американские военные стали бить тревогу. Провал встречи большой четверки станет прологом к подписанию мирного договора с восточными немцами и вызовет непредсказуемую лавину изменений, которая может даже привести к войне.

Эйзенхауэр тоже ворчал, что немцы связали ему руки. Но он не терял надежду, что в Париже дело образуется само собой. Никто из глав государств не хочет провала, и какой-нибудь компромисс в конце концов удастся найти. Тем более что и американская и советская позиции открывают возможности для этого.

В Москве знали, в основном через Бонн, что немцы идут напролом в германском вопросе, а американцы отступают. Западногерманский посол в Москве каждый вечер диктовал отчет о событиях прошедшего дня, в том числе и о своей переписке с Бонном. Возможно, он делал заготовки к мемуарам, но не подозревал, что диктует их прямо в микрофоны КГБ. Самые интересные места из этого дневника через несколько часов ложились на стол к Хрущеву, и он с любопытством их читал.

Да и в самом Бонне у КГБ были весьма надежные источники. Первый среди них — Хайнц Фельфе, который в 1958 году возглавил в западногерманской разведслужбе БНД отдел контрразведки, занимавшейся Советским Союзом.

Их информацию читал в Москве не только Хрущев, но и его противники в Президиуме ЦК. И она давала им сильные доводы для утверждения, что хрущевская политика разрядки и мирного урегулирования с Германией построена на песке.

Но это бы еще полбеды. Беда была в том, что у Хрущева не сложились отношения с армией. В газете «Известия» Аджубей поместил веселую карикатуру: бесконечный строй солдат, а перед ним — довольный, улыбающийся Хрущев. Он командует:

— Каждый третий, выходи!

Но эта шутка едва ли могла развеселить военных. Ладно еще солдат. Им все равно демобилизовываться — не в этом году, так в следующем. Но вот 250 тысячам офицеров и генералов, которым предстояло уйти в отставку и искать работу, было не до смеха.

Недовольство высказывала и милиция. Решение Хрущева упразднить общесоюзное Министерство внутренних дел лишило ее многих привилегий, которые раньше приравнивали милицейскую службу к армейской.

В ЦК и в газеты посыпался град писем. Одни жаловались на трудности с трудоустройством и жильем. Другие писали, что не могут без слез видеть, как режут на металлолом новенькие, почти готовые крейсеры, как сворачивается производство танков на Кировском заводе в Ленинграде. И практически во всех письмах горький укор — сокращение наносит ущерб нашей безопасности. Оно затруднит поддержку национально-освободительного движения во всем мире.

В 1959 году, например, в секретариат ООН в Женеве, который обслуживал переговоры по прекращению испытаний ядерного оружия, вдруг начал поступать поток писем от жителей Новгородской области с гневными требованиями запретить ядерные взрывы. Письма шли тысячами. Их писали рабочие, служащие, школьники, колхозники. Секретариат был в растерянности: почему только из Новгородской области? Почему не из Псковской, Ленинградской и сотни других областей Советского Союза?

А советские работники секретариата только посмеивались. Они-то знали: взбрело в голову какому-нибудь секретарю Новгородского обкома поставить на повестку дня борьбу за мир во вверенной ему области, вот и пошел поток писем. Потом он так же неожиданно и враз прекратился — кампания завершилась…

Хрущеву пришлось даже прибегнуть к крутым мерам. В апреле были освобождены от занимаемых должностей Главком Вооруженных Сил Варшавского Договора маршал Конев и начальник Генерального штаба маршал Соколовский. Оба они на январской сессии Верховного Совета отказались поддержать предложения Хрущева о сокращении вооруженных сил.

На их место были назначены маршалы Гречко и Захаров, близкие Хрущеву и публично поддерживавшие проводимую им реформу армии. Но было хорошо известно, что в международных делах, в вопросах разрядки и разоружения и они занимали крайне жесткие позиции.

Разногласия в армейской среде зашли настолько далеко, что маршал Малиновский опубликовал в «Красной звезде» большую статью, в которой военным строго напоминалось о руководящей и направляющей рати партии. В ней упоминалась судьба маршала Жукова, «пытавшегося вывести армию из-под контроля партии». А чтобы всем было ясно, что это не очередная политическая кампания, Малиновский объявил о проведении в мае специального совещания секретарей армейских первичных организаций. Оно было проведено — так уж совпало — в самые напряженные дни 11–14 мая в Кремле.

В феврале 1960 года в Москве с частным визитом объявился давний знакомец Хрущева Генри Кэбот Лодж, который сопровождал его в поездке по Америке. И на этот раз Лодж приехал по рекомендации президента понюхать, какие ветры дуют за кремлевскими стенами.

Хрущев принял Лоджа приветливо, как старого друга. Хлопал по плечу, жал руку, но вопреки обычаю больше помалкивал, а сам слушал. Только сказал:

— Сейчас самый горячий вопрос — это Берлин. Если США приедут на парижский саммит с доброй волей, а не будут плясать под дудку Аденауэра, то там можно решить все проблемы без потери лица для какой-либо из сторон. Но если не будет соглашения по Германии, советско-американские отношения ухудшатся.