Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

По этим причинам пропаганда всеобщего и полного разоружения велась агрессивно, с шумом и бранью, так, что вызывала к себе инстинктивное недоверие и отторжение. В советской делегации в Женеве это называлось «эффектом Шустова».

Шустов — начинающий дипломат из делегации Царапкина, ныне посол по особым поручениям — был очень изобретательный, живой и остроумный молодой человек, которым гордилась вся славная референтура. Каждое утро он шел пешком узкими улочками района Паки из отеля «Метрополь» до рю де ля Пэ, где работала советская делегация. По пути у одной из вилл за небольшой изгородью обычно сидела собака, самая обыкновенная, добрая и умная швейцарская собака, которая и лаять-то по-настоящему не умела — отвыкла, инстинкты пропали. Так вот, Володя Шустов, проходя каждое утро мимо этой доброй собаки, делал злое лицо и орал на нее страшным голосом: «Мир!!! Дружба!!!» Сначала собака удивлялась, а потом стала злиться все больше и больше. Постепенно восстановились природные инстинкты, и теперь, когда Шустов появлялся на улице, собака с лаем бросалась на ограду еще до того, как услышит ненавистные «мир и дружба».

Кончилось все это печально для Шустова. Однажды, когда он шел, как обычно, на работу и мирно беседовал с приятелем, обсуждая какие-то свои разоруженческие дела, собака оказалась на улице. Она молча сидела и, видимо, давно поджидала обидчика. Увидев Шустова, она молча, без лая бросилась на него. Тому оставалось только отмахиваться портфелем и жалостно просить о помощи, пока не вступились хозяева и не спасли советского дипломата.

Примерно такой же эффект вызывала назойливая и агрессивная пропаганда всеобщего и полного разоружения. Молодые сотрудники советской делегации в Женеве только удивлялись — неужели наверху не видят, что наши призывы приводят к результатам совершенно противоположным. Советским предложениям не верят — они вызывают подозрительность в отношении истинных намерений советской политики. Но, чтобы подкрепить пропагандистские успехи Кремля, в Женеву приехала специальная ударная группа из Комитета зашиты мира. В ней были подобраны люди на все вкусы и взгляды: рабочие, крестьяне, поэты, артисты и даже священник. Возглавлял ее писатель Корнейчук.

Борцы за мир сначала выпили хорошенько, а потом устроили беседу по душам с той же советской делегацией — спрашивали, какие трудности она испытывает с продвижением программы всеобщего и полного разоружения. Сначала им пытались по-хорошему объяснить, что дело это пустое, поэтому на него никто не клюет. Но борцы за мир лезли на рожон и возмущались. Тогда один из сотрудников делегации, Володя Баскаков возьми и скажи им:

— Понимаете, для среднего западного человека наши призывы к борьбе за мир звучат порой так же абсурдно, как призывы трахаться во имя сохранения девственности.

Боже, что тут случилось. Борцы за мир, приехавшие из Москвы, были настолько возмущены, что не помогла даже новая бутылка коньяка. Утром они пожаловались Зорину на его сотрудников, да еще намекнули, что в его делегации слабо обстоит дело с политико-воспитательной работой. Дед, как между собой звали Зорина, обещал им наказать виновных, но наказывать, конечно, не стал, а только сказал:

— Ну что вы, чудаки-люди, разве не видите, с кем имеете дело.

На этом, к счастью, все и кончилось. Но — не с всеобщим и полным разоружением.

Сам Зорин слабо верил, что из советских предложений может выйти какой-либо толк. Да они и не были предназначены или разработаны для того, чтобы стать основой соглашения. В лучшем случае, отталкиваясь от них, можно было соорудить нечто вроде общих принципов. Этот путь Зорин осторожно предложил своим западным партнерам. Но отклика его предложение не встретило.

В Комитете началась дискуссия, и Запад опять стал выдвигать на первый план вопросы контроля. Слово за словом возникла полемика со взаимными выпадами и обвинениями. В общем, все шло по знакомому шаблону.

Тут, правда, произошел казус, который не часто случается на переговорах. Английский курьер по ошибке принес в советское посольство на рю де ля Пэ пакет с протоколом заседания группы натовских делегаций в Женеве. Дежурный комендант усомнился, нам ли этот пакет предназначен.

— Вам, вам, — заверил курьер. — Всем делегациям разносим.

Когда дипломаты вскрыли конверт, они не поверили глазам. Перед ними лежала стенограмма встречи руководителей пяти натовских делегаций в Женеве, в ходе которой они без стеснения шельмовали советские предложения как пустую пропаганду и договаривались о тактической линии, которую займут в ближайшие дни. В этой стенограмме не было ничего нового, кроме разве что грифа секретности и пикантных обстоятельств, благодаря которым этот документ оказался на Белой вилле. Поэтому сразу же возник соблазн передать его в печать и разоблачить коварство и двуличие Запада. Но у Зорина душа к этому не лежала, и он решил посоветоваться с Громыко. Из Женевы в Москву полетел специальный курьер со злосчастным протоколом. Громыко, переговорив с Хрущевым, собственной рукой, что делал весьма редко, написал Зорину телеграмму: «Документ не следует в Женеве оглашать в какой бы то ни было форме».

Это было 17 июня. На душе вроде бы отлегло. А через 10 дней Зорин получил указание, которого давно ожидал и боялся: «27 июня сделайте заявление, в котором укажите, что Советский Союз и соцстраны прерывают участие в работе Комитета десяти с тем, чтобы поставить на рассмотрение очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН вопрос о разоружении и о положении с выполнением резолюции ГА ООН от 20 декабря 1959 года».

Далее все произошло как в плохом водевиле. Председателем группы соцстран в Женеве был в тот месяц польский заместитель министра иностранных дел М. Нашковский. Зорин поручил Б. П. Красулину из «доблестной референтуры» немедленно связаться с Нашковским и пригласить того приехать в советское представительство. В те времена «друзья» не обсуждали указаний, полученных из Москвы, а быстро их исполняли.

На следующий день, как только открылось заседание, Нашковский, пользуясь правом председателя, сам предоставил себе слово. «США и другие западные державы, — заявил он, — используют Комитет десяти в качестве ширмы для прикрытия развязанной ими гонки вооружений и обмана народов. При таком положении участие соцстран в его работе лишь дезориентировало бы общественное мнение. Правительства соцстран прерывают свое участие в Комитете десяти, чтобы вынести вопрос о разоружении на Генеральную Ассамблею ООН».

Сначала западные представители просто не поверили своим ушам — ведь ничего экстраординарного в Женеве не произошло. Все шло как всегда. Но когда Нашковский сложил с себя полномочия председателя, а пять делегаций — СССР, Польши, Венгрии, Чехословакии и Румынии — дружно встали и направились к выходу, в зале началась кутерьма. Все повскакивали со своих мест. Французский представитель, убеленный сединами, Жюль Мок кричал в микрофон: