Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Ольмстед катапультировался, и его обожгло ледяной волной воздуха. Парашют раскрылся. Неподалеку от него опускался штурман Маккоун. Остальных не было видно.

Шесть часов Ольмстед и Маккоун плавали в ледяной воде на надувном плотике, пока их не подобрал проходивший мимо советский траулер. Тело майора Пальма было найдено и в цинковом гробу передано впоследствии американцам. Остальных трех членов экипажа так и не нашли.

Новость о гибели самолета Джон Эйзенхауэр принес родителям, когда те праздновали 44-ю годовщину своей супружеской жизни. Джону показалось, что из отца как будто выпустили воздух, он весь обмяк.

Что случилось с самолетом? Никто толком не мог объяснить. Получалось, что он просто исчез с экрана радара. Его могли сбить русские, но и не исключалась авария. Громоздкая и сложная аппаратура, которой были напичканы самолеты-разведчики, приводила порой к непредвиденным неполадкам и даже взрывам.

Неопределенность сохранялась несколько дней. И только 11 июля американскому поверенному в делах в Москве была вручена нота протеста, где прямо указывалось, что американский самолет-разведчик нарушил советское воздушное пространство и был сбит.

В тот же день взбешенный Эйзенхауэр сказал Гертеру, что больше не доверяет русским. Если США смогут доказать, что самолет сбит над международными водами, он разорвет отношения с Советским Союзом. Но ему тут же возразили: тогда придется публиковать данные станций слежения, а это скомпрометирует США и подтвердит, что они занимаются глобальным шпионажем. Со своей стороны Аллен Даллес предупредил, что, нападая на американские самолеты, русские пытаются запугать союзников США, чтобы они отказались от американских баз.

Не без горечи президент заметил, что самолеты США летают вдоль «железного занавеса» в международном воздушном пространстве практически каждый день. Если русские начнут сбивать их, ему придется ответить тем же. Это может вызвать новую мировую войну.

В Совете Безопасности ООН состоялась очередная советско-американская дуэль. Как и в случае с У-2, она была яростной и бессмысленной. Лодж утверждал, что полет РБ-47 совершался над международными водами, и радары в Англии все время держали самолет в поле своего видения. Почему же тогда, задал каверзный вопрос советский представитель Кузнецов, американские суда искали пилотов совсем в другом месте? Лодж не нашелся, что ответить. А к обвинениям в провокациях и шпионаже добавился теперь еще и РБ-47.

Правда, в октябре американцы начали играть на понижение конфликта и делать подходы к Хрущеву по поводу судьбы двух пленных летчиков. Ему доложили, что один из высокопоставленных республиканцев встретился с послом Меньшиковым и просил их освободить. «Мы, конечно, поняли, — вспоминал впоследствии Хрущев, — что Никсон хотел нажить на этом политический капитал в преддверии выборов». Поэтому он сказал своим коллегам:

— Мы никогда не сделаем Никсону такого подарка. Оба кандидата в тупике. Если мы окажем хоть малую поддержку Никсону, это будет интерпретироваться как выражение нашего желания видеть его в Белом доме. Давайте лучше подержим летчиков в тюрьме до исхода выборов.

Трудно сказать, почему в этой лавине, сметавшей все слабые ростки разрядки, уцелел женевский комитет по прекращению ядерных испытаний. 25 мая, сразу после провала парижского саммита, мудрый сэр Майкл Райт сказал Царапкину, что договориться теперь будет куда труднее. А 20 июня Соболев сообщил из Нью-Йорка, что советник американского представительства при ООН в Нью-Йорке П. Тэчер говорил, будто Уодсворд пишет в телеграммах из Женевы о стремлении Советского Союза заморозить теперь и переговоры по ядерным испытаниям до прихода новой администрации.

Это было не так. 9 июня на заседании Президиума состоялся обмен мнениями относительно судьбы переговоров в Женеве. И Хрущеву с Громыко удалось настоять тогда, чтобы они были продолжены.

— Этому огоньку нельзя дать погаснуть, — говорил Громыко после заседания своим разоруженцам. — Что бы ни случилось, переговоры надо сохранить — соглашение в Женеве почти готово.

Через неделю на заседании Президиума снова обсуждалось положение дел в Женеве. Делегации предложили руководствоваться директивами, которые были подготовлены для парижского саммита. Правда, без тех уступок, которые Хрущев мог бы при случае сделать на месте для достижения окончательного соглашения. Практически это означало, что делегация могла дать согласие только на три инспекции в год. Но и это уже был шаг вперед, особенно на фоне всеобщего обвала.

Поэтому, на удивление всему миру, заседания трех делегаций проходили, как обычно, в девятом зале Женевского Дворца наций. Началось даже совещание технических экспертов по усовершенствованию системы контроля за подземными ядерными взрывами ниже порога 4,75, на чем давно настаивали американцы. А в конце июня советник американской делегации Дэвид Марк подошел к одному из сотрудников советской делегации и предложил своего рода сделку:

— Если Советский Союз назовет конкретное число квоты инспекций, то США назовут свой срок моратория.

Царапкин немедленно сообщил об этом в Москву. Его телеграмма была разослана по «большой разметке», то есть всем членам Президиума.

И все же общая атмосфера нараставшей конфронтации не могла не сказаться на ходе переговоров — они явно теряли темп и целеустремленность. Даже самые стойкие приверженцы договоренности в обеих делегациях поняли: нужно обождать до лучших времен.

17 августа 1960 года выдалось промозглым и дождливым. Но, несмотря на это, Дом Союзов на Пушкинской улице окружала огромная толпа. Ее сдерживала цепочка милиционеров и людей в штатском.

Москва уже привыкла — в Доме Союзов звучат не только симфонии Чайковского, но происходят куда более завлекательные зрелища. Всех партийных вождей, включая Сталина, провожали в последний путь из Колонного зала. Там происходили знаменитые процессы 30-х годов над врагами народа.

Теперь здесь разыгрывался очередной спектакль — суд над американским шпионом Пауэрсом. Поэтому Колонный зал был битком набит зрителями, которым выдавали пригласительные билеты через райкомы партии. Первые ряды были зарезервированы для особых гостей, в их числе семья Пауэрсов и сотрудники американского посольства. Над громадной сценой, декорированной под судебное присутствие, нависали огромные, отдающие стальным блеском серп и молот. Слева на небольшом возвышении восседали судьи в генеральских погонах — Пауэрса судила военная коллегия Верховного Суда СССР. А рядом со скамьей подсудимого, как бы ему в укор, были выставлены обломки злополучного У-2. И все это на фоне гигантских красных знамен, придававших действию какой-то зловещий, средневековый характер.