Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Фашисты!!!

Кто-то принялся свистеть и улюлюкать. Но на делегации соцстран это не подействовало. Пять западных стран — США, Англия, Франция, Италия и Канада — решили продолжать работу без них. Они надеялись, что Советский Союз и его союзники все же вернутся за стол переговоров. На следующий день они собрались во Дворце наций, но никто больше не пришел. Тогда они осудили соцстраны и разошлись. Комитет десяти государств по разоружению, создания которого так упорно добивался Хрущев, приказал долго жить.

Журналисты долго еще гадали, что же произошло, почему русские так неожиданно покинули Женеву. Одни писали, что Хрущев столкнулся с внутренними трудностями и военные заставили его уйти с переговоров. Другие считали, что это жест в сторону Китая, своего рода попытка задобрить его. Но на самом деле это был лишь первый шаг продуманной и глубоко эшелонированной линии на конфронтацию с Западом.

Между тем как-то незаметно в эти летние месяцы 1960 года начал завязываться в тугой узел конфликт, породивший впоследствии кризис, который принес миру немало тревог. Речь идет о Карибском кризисе. Более нелепой ситуации с его возникновением трудно представить. Прежде всего потому, что ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты, во всяком случае поначалу, не имели никаких особых планов в отношении Кубы. Все совершалось самотеком — по воле случая или, скорее, глупости.

Первого января 1959 года в Гаване был свергнут диктатор Батиста. Соединенные Штаты не обратили на это внимания. Диктаторов в Латинской Америке свергали тогда ежегодно чуть ли не по нескольку штук, и на их место приходили новые не менее жесткие и антидемократические режимы. Фидель Кастро со своими компаньерос казались из Вашингтона не лучше и не хуже других ловцов фортуны, выступающих с популистскими и националистическими лозунгами. Кроме того, сам Фидель происходил из семьи крупных латифундистов и социалистическими идеями вроде бы не баловался. Поэтому в Вашингтоне без особого интереса следили за тем, что происходит в Гаване, ожидая, что будет дальше.

А Москву Куба совсем не интересовала. Этот район лежал тогда вне сферы политических и идеологических интересов Советского Союза. Свержение американского ставленника Батисты — дело, конечно, хорошее. Поэтому в январе СССР признал правительство Кастро и установил с ним дипломатические отношения. Но и только. По традиционному московскому мышлению этот переворот означал лишь, что Батиста стал слишком одиозной фигурой для Вашингтона, и потому одну американскую марионетку сменили другой.

Это был обычный советский подход к политическим катаклизмам, происходящим в Латинской Америке в те далекие времена. Тем более что в своих заявлениях Кастро не выказывал тогда никаких симпатий Советскому Союзу. Правда, его брат Рауль Кастро считался коммунистом, но скрывал это почему-то от своего брата. А взгляды другого лидера кубинских повстанцев знаменитого Чегевары очень уж напоминали ненавистный троцкизм. Вот и решили два ведущих отдела ЦК — агитпроп и международный, что новые кубинские лидеры не наши люди и делать нам с ними нечего. Такая позиция была доложена Суслову, и он согласился. А Громыко не нужно было убеждать. Он руками и ногами отбивался оттого, чтобы влезать в Латинскую Америку.

Поведение кубинцев, казалось, подтверждало правоту этой линии. Всего три месяца прошло после победы кубинской революции, а Фидель Кастро был уже в Вашингтоне. И хотя президент от встречи с ним уклонился, его приняли вице-президент Никсон и государственный секретарь Гертер. Кастро заверил их, что с коммунистами у него нет ничего общего. А выступая в Обществе издателей американских газет, обещал свободу печати на острове. В сенатской же комиссии по иностранным делам обязался не экспроприировать американскую собственность.

Он явно не хотел ссориться с Америкой. Больше того — искал ее дружбы и поддержки. Докладывая Эйзенхауэру о своих впечатлениях от бесед с Кастро, Гертер сказал:

— Он очень похож на ребенка… Очень неопытен, озадачен и сбит с толку возникшими практическими трудностями.

В Москве расценили тогда, что Кастро поехал на поклон к дяде Сэму просить милостыни. И это было действительно так.

Если бы Эйзенхауэр поманил тогда Кастро хотя бы пальчиком, предложил ему пусть даже пустяковую экономическую помощь, Куба могла прочно войти в сферу американского влияния. Позднее Кеннеди скажет: «Я не знаю, почему мы не приняли Кастро в свои объятия, когда он был в нашей стране, умоляя о помощи. Вместо этого мы сделали из него врага и теперь недовольны тем, что русские дают ему деньги, делая для него то, что должны были сделать мы».

Но президент был занят тогда Европой. Латинская Америка его особо не тревожила, и Вашингтон с холодным любопытством взирал на то, как барахтаются в политических и экономических неурядицах новоявленные кубинские патриоты.

Положение Кубы, особенно экономическое, было очень тяжелым. И, наверное, американцы в конце концов протянули бы ей руку помощи. Такие проекты были. Но… чистая случайность все повернула в другую колею.

Зять Хрущева — Алексей Аджубей дружил с корреспондентом ТАСС в Аргентине Александром Алексеевым. Это была влиятельная фигура в КГБ — ветеран испанской войны, заведующий латиноамериканским отделом в Первом главном управлении (разведка) и ярый сторонник советского проникновения в Латинскую Америку. Он быстро сошелся с Фиделем Кастро, и они понравились друг другу. Прежде всего потому, что Алексеев совсем не походил на традиционного советского «советника по культуре», наглухо застегнутого на все пуговицы с обязательным галстуком, мрачно и уверенно изрекающего прописные истины. Как раз наоборот — он был раскован и остроумен, носил шорты и рубашку с короткими рукавами, принимал активное участие не только в острых политических дебатах кубинских лидеров, но и в их веселых застольях с вином и девушками, длившихся порою всю ночь.

В ноябре 1959 года Алексеев написал три ярких статьи об антиимпериалистической, антиамериканской борьбе кубинского народа во главе с мужественным и бородатым партизаном Фиделем Кастро. Под его руководством, писал он, кубинцы сделали выбор — «Родина или смерть!», который отражает их непреклонную волю отстоять свободу и обеспечить развитие Кубы по пути мира, демократии и социального прогресса.

Аджубей улучил момент и обратил внимание Никиты Сергеевича на эти пламенные статьи и сам вслух с выражением прочитал их ему. На Хрущева они произвели сильное впечатление. Несмотря на внешнюю суровость, Хрущев, как и многие властные натуры, был человеком сентиментальным. Он сразу вспомнил свою молодость, бои с белыми бандами, и героический облик кубинских повстанцев явно пришелся ему по душе.