Франческо Пастура - Беллини

Катанийский музыкант, как нам известно, еще раньше подписал контракт с Кривелли. И новым импресарио театра Ла Скала, чтобы освободить его от этих пут и расторгнуть контракт, пришлось заплатить неустойку в 1500 австрийских лир. Беллини было сказано, что они всего лишь приобрели возможность ангажировать его самого, а не купили его талант. И, желая показать, как они хотят, чтобы именно он написал оперу для сезона, который ими организуется, они порвали выкупленный контракт, определявший композитору 7000 франков, и предложили выставить новые условия. Беллини не заставил себя упрашивать и повысил гонорар до 12 ООО «двадцаток, равных двум тысячам четыремстам дукатов», а также потребовал права собственности на половину партитуры. Условия, на которые новые импресарио согласились без особых возражений.

«Тут мне исключительно повезло, — писал музыкант дяде, — потому что я получу почти вдвое больше, чем у Кривелли. Удача, похоже, пока еще благоволит ко мне…» — добавляет он. Но им, конечно, двигала не жажда наживы. Кроме творческой работы, которую ему предстояло выполнять, у него был еще долг перед близкими.

Это было трудное время для семьи Беллини в Катании. Очевидно, что дон Розарио — ему было тогда пятьдесят три года — уже не мог содержать семью, нужды которой возрастали по мере того, как росли дети. Старшая сестра Винченцо Микела в 1827 году вышла замуж, в 1829 году женился третий сын дона Розарио Франческо. Оставалось еще четверо детей и жена, которых надо было прокормить, и дону Розарио помогал преподавать второй сын Кармело; ему было в эту пору двадцать семь лет. Младший сын Марио еще учился музыке и мало чем мог облегчить работу отцу. Чтобы сократить расходы, семья Беллини оставила квартиру на виа Сант-Агостино и перебралась в квартал Сан-Берилло, на окраину Катании, в очень скромный, но удобный и, самое главное, не такой дорогостоящий дом.

О нелегком материальном положении семьи Винченцо сообщил дядя Ферлито, не забыв рассказать о том, как старается помочь отцу славный Кармело, но денег по-прежнему не хватает, и все надеются на сына, который уже утвердился своими победами в музыке и, как они полагают, купается в роскоши.

К сожалению, в то время Беллини был не при деньгах. Хотя он и подписал недавно новый контракт с импресарио Мариетти, но гонорар должен был получить, как было принято в те времена, в три приема: первую часть при вручении партитуры, вторую — с началом репетиций и третью — после премьеры.

И хотя он очень переживал, узнав о бедствии семьи, все же не смог в полной мере осуществить свои добрые намерения. Но некоторую помощь родным он все-таки сумел оказать. Отвечая дяде, он попросил его одолжить отцу 30 унций (382,60 лир), выдавая их по частям ежемесячно, а он, Беллини, вернет все сразу, как только сможет.

Эта помощь была частью хорошо продуманной программы, которую он наметил и собирался осуществить, едва упрочит свое финансовое положение. Чтобы сделать это, Беллини достаточно было «положить в банк сто тысяч франков». Одни проценты с этой суммы «навсегда обеспечили бы нашей семье шесть тари (2,55 лиры) в день», — сообщает он брату Кармело и добавляет: «И я тоже мог бы жить, не нуждаясь в профессиональном заработке».

Известно, что гонорар, который назначал Беллини за свои оперы, был выше, нежели платили другим композиторам. Но если он находил импресарио, охотно соглашавшихся на его условия, значит, на этом странном рынке музыки и поэзии, какой являл собой тогда мир онеры, его продукция была одной из самых желанных.

Этот краткий экскурс в чисто экономические и семейные дела музыканта лишь раскрывает нам еще одну его черту, которую многие не поняли. Он не был пи скупым, ни жадным, ни тем более торгашом своей музыки.

Решив однажды, что он будет сочинять не больше одной оперы в год, Беллини стремился прежде всего обрести независимость: избавиться от необходимости бороться с нуждой и освободиться от ига импресарио. Кроме того, его тайным желанием была возможность оказывать постоянную помощь семье. Вот почему он претендовал на гораздо больший гонорар, чем другие композиторы.

Главной его целью было обеспечить себя «крупной суммой, чтобы укрыться от нужды». В этом он признается брату Кармело и заверяет его: «Ты продолжай по-прежнему помогать семье, а я клянусь своей честью, что твой брат Винченцо никогда не оставит вас и поможет в случае болезни и в старости, так что ты не будешь знать никакой нужды…» И каждый из них должен трудиться, пока не будет достигнута эта цель. «Лучше еще немного помучиться — два или три года — ради того, чтобы раз и навсегда обеспечить себе спокойное будущее».

Судьбе не было угодно позволить Беллини осуществить свой план. Однако музыкант сделал все, чтобы его семья получала ежегодно обещанные им тридцать унций.

Сразу же по возвращении в Милан Беллини начал ощущать какое-то недомогание, которое лишало его сил и аппетита. Не обращая, как всегда, внимания на здоровье, он и на этот раз не придал болезни никакого значения, решив, что это, вероятно, какая-то неурядица в организме, связанная с приходом весны. И все же, если бы он хотя бы вовремя намекнул кому-нибудь из своих друзей-докторов, можно было бы избежать тяжелой болезни — единственной, от которой он страдал в своей жизни, — или во всяком случае можно было бы вовремя принять меры. Симптомы, какие он отмечал, были предвестниками кишечного заболевания, которое 21 мая вызвало «чудовищно высокую температуру».

Срочно приглашенный доктор Прина поставил диагноз — воспалительный процесс в кишечнике и желчном пузыре. Он велел «незамедлительно пустить кровь и затем дать больному рвотное». Но было еще одно обстоятельство, обеспокоившее врача. Беллини жил тогда в небольшой квартирке в квартале Сан-Витторе-и-Куаранта-Мартини в «комнатках узких, с низкими потолками», возможно, под самой крышей, во всяком случае, когда сильно пекло солнце, жара становилась «весьма опасной при его болезни, которая могла перейти в злокачественный гастрит…». Избежать этого помогли Поллини. «На третий день болезни» они с согласия врача решили перевезти больного в свой дом, где, как писал Беллини, за ним «ухаживали с такой заботой и такой любовью, что и передать невозможно».

Что только не сделали эти старички для своего «мальчика» в столь опасные для его жизни минуты. Добрейшее сердце мамы Марианны преисполнилось еще большей любовью к юноше, столь серьезно больному и находящемуся так далеко от родных. Супруги Поллини не скупились ни на какие расходы, шли на любые жертвы, лишь бы только вылечить своего «мальчика», который вспомнит потом, что «они тратили немало средств на меня, так как я оплачивал только врача и лекарства, видите, скольким я обязан этой доброй семье, которая любит меня больше, чем родного сына».