Ирина Кирилюк - И каждый вечер в час назначенный...

В спектакле «Паўлінка» Дедюшко блестяще играл Криницкого. Криницкий не входил в дом, а как бы «втанцовывался». Примечательно, что в эпизоде «суда», который чинил Криницкий над фотографией «забастоўшчыка», актерская интуиция в полной мере выявляла его настоящее отношение к окружающему: «Стражнікаў паклікаць!!! Спраўніку данясці! I па палавіне гэтага забастоўшчыка — шась!..» Артист репрессированного театра играл правдой сердца, играл, ощущая в полной мере и время и обстановку в которой все находились, но при этом он нигде не отходил от купаловского текста.

Именно в жизненной правде, непосредственности, артистизме и буквально обвораживающем обаянии состояла, но мой взгляд, сила таланта Дедюшко. Даже когда актер был болен (в последние годы у него часто болели ноги, и ом всегда ходил с толстой суковатой тростью). Но и в минуты недомогания крылатые слова его героя «каханенькія-родненькія» всегда звучали со сцены весело и заразительно. Мне вспоминается случай на гастролях в Гродно. Сошли с поезда и долго простояли на перроне. Нас никто не встретил, артистам пришлось взять чемоданы и своим ходом добираться до места «дислокации». Через некоторое время в театре состоялось собрание, на котором выступил Владимир Иосифович. Он буквально обрушился на админи­страцию. Его голос гремел на весь зал: «Артист с чемода­ном!!! Полнейшее безобразие! Человек с чемоданом — это одно, а Артист с чемоданом — это же просто недопустимо! Это непозволительно!» В его понимании «артист» и «чемо­дан» были абсолютно несовместимы. Слово «Артист» у него всегда звучало с большой буквы. И его крылатое выражение: «Артист с чемоданом!» долгое время употребля­лось нами в различных иносказаниях.

Критики часто называли Дедюшко самым национальным актером современного белорусского театра. Образно гово­ря, это был наш купаловский «дед Щукарь»...

***

Удивительно, но все те, о ком я сейчас вспоминаю, все они так или иначе были связаны с «визитной карточкой» театра — спектаклем «Паўлінка».

Не могу не вспомнить и нашу героиню, первую Павлинку, Раису Николаевну КОШЕЛЬНИКОВУ.

Кошельниковой принадлежит самобытная трактовка мно­гих ролей классического и современного репертуара на белорусской сцене. Вместе с ней я была занята в спектакле «Нора» по пьесе Г. Ибсена, где у Кошельниковой была роль Кристины, которую она играла точно и достоверно, но вершиной ее творчества, конечно же, стала роль Павлинки. Здесь раскрылись лучшие черты ее дарования: поэтичность, лиризм, тонкое чувство юмора, ее великолепные вокальные и пластические данные. После нее было много других исполнительниц: Бирута Дакальская, Лидия Шинко, Татьяна Литвиненко, Алла Долгая (которая почти 17 лет играла эту роль), Зоя Белохвосгик (ее ввели в этот спектакль еще студенткой третьего курса), Инна Усович... Но Раиса Нико­лаевна — это первая наша Павлиночка, которую я до сих пор прекрасно помню.

В исполнении Кошельниковой Павлинка была такой отчаянной и звонкой хохотушкой! Голос ее переливался серебряным колокольчиком, а музыкальность и пластичная белорусская речь делали ее героиню просто очарователь­ной. Правда, критика, ополчившаяся на трактовку спектак­ля, не оставила в стороне и главную героиню: «Якім адкрыў Паўлінцы вочы на акаляючае жыццё, і яна панесла дабро сваім сябрам, робячы на іх станоўчы ўплыў. Гэта ўдала выпісана аўтрам... a Р. Кашэльнікава паказвала вобраз шляхцянкі з капрызна-свавольнымі адценнямі ў ха­рактеры. I таму вобраз шмаг страчвае...»

Кошельникова ярко и насыщенно подавала образ Павлинки. Ее героиня была то лиричной, то протестующей, то несколько своевольной, то даже чуть-чуть стервозной (и это проглядывало), но тем не менее все было в меру, все работало на обаяние образа и красочно жило на сцене. Она обладала редким умением создавать вокруг себя живую человеческую атмосферу. Кошельникова жила не мелким правдоподобием, а взлетом. У нее было непосредственное восприятие сценической действительности. Актриса словно схватывала партнера, зажигала его глазами, голосом и создавала на сцене такую атмосферу кипящей страсти, в которую зритель просто не мог не верить! В свои отноше­ния с «ясновельможным» паном Быковским она постоянно вносила какую-то импровизацию, каждый раз играя свежо, ярко и неожиданно. Думаю, что и актерам было интересно находиться в сценическом пространстве ее зажигательного темперамента.

Прошло уже много лет, но достаточно назвать имя Кошельниковой, как сразу перед глазами возникает очаро­вательная, неповторимая Павлинка, созданная на редкость своеобразной и талантливой актрисой.

В жизни, мне кажется, Раиса Николаевна была более замкнутой. Во время войны она потеряла своего мужа и как-то замкнулась в этом горе. Она несла в себе некую затаенность, в жизни у нее был минимум текста и минимум эмоций. Но в то же время эта актриса, образно говоря, обладала «одной группой крови» с такими мастерами, как Ржецкая, Полло, Жданович...

Кошельникову «сосватал» в Купаловский театр удивительный актер Павел Молчанов, которого я всегда вспоми­наю с большим уважением.

***

Павел Степанович МОЛЧАНОВ пришел к нам из театра имени Якуба Коласа в 1951 году; пришел уже признанным мастером, со званием народного артиста СССР. Меня поражало, что художник, не принадлежащий изначально к яркой плеяде купаловских артистов, влился в этот ан­самбль и занял свое почетное место. (Хотя я прекрасно понимаю, что в Витебске этот актер был звездой первой величины, а здесь первыми всегда были Платонов и Глебов, поэтому Молчанову приходилось внутренне мириться с некой определенной «усеченностью».) Это был высокообра­зованный, интеллигентный человек, хорошо знающий не только литературу, поэзию, музыку, но и философию. Мы часто встречались с ним на симфонических концертах в филармонии.

Павел Молчанов был разносторонним актером - драматическим, и характерным, и комедийным. В Витебске, в театре имени Якуба Коласа, он блестяще играл Гамлета. Критики утверждали, что это был лучший Гамлет на белорусской сцене. В театре имени Янки Купалы он был прекрасным исполнителем роли Ленина. Актер соединял в себе важнейшие качества истинного художника — граждан­ственность и мастерство. Это счастливое соединение — редкий дар.

Но, к сожалению, Павел Степанович был, как мы говорим, актером настроения. Сегодня он мог, скажем, играть В. И. Ленина просто как хороший профессиональный актер, а на следующий день выдать такой образ вождя, что зрители немели от восторга и от того таинства, в которое их погружал мастер.

Молчанов был довольно сложным, неоднозначным человеком, и это проявлялось во всем. У него был острый, можно сказать, беспощадный язык. А это многим не нравилось. Он не выносил разгильдяйства, различного панибратства, похлопывания по плечу. Он свято оберегал достоинство Человека и Художника. Павел Степанович был нелегким, а подчас суровым и беспощадным человеком, если дело касалось театра. Он не был всепрощающим и мог быть очень нелицеприятным в определенных ситуациях. Сколько было серьезных споров, резких отповедей, когда Молчанову казалось, что нет святости, нет трепетного отношения к искусству. «Как же так можно?» — гремел его прекрасный голос, наполненный болью, гневом и недоумени­ем. Он был и к себе очень требователен. Артист выходил на сцену, чтобы отдать людям все лучшее, все самое трепетное, все самое ценное. Но отдавая всего себя, Молча­нов требовал внимания и любви к театру и к актеру.