Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Светлана Быченко. Можно я скажу?

Сергей Григорьянц. Сейчас, дайте я уж договорю, а потом Вы. Естественно, Вы скажете все… Я просто считаю своим долгом все это сказать, потому что такие вещи говорить надо[…], тем более, что людей живых и хотя бы тех кто был…

[...] там была врач – Елена Хинкис, которая ухаживала за Варламом Тихоновичем, которая прекрасно помнит, что Варлам Тихонович всех узнавал, видел и никаких проблем с этим не было, проблемы были совсем другие[...] Варлам Тихонович, конечно, прекрасно понимал, что Сиротинская сотрудник МВД, хотя бы по форме, я даже уже не говорю о других организациях, но вы же сами понимаете, что Главное архивное управление в советское время было частью структуры МВД[...] и, соответственно, НКВД до этого и так далее. У Варлама Тихоновича не было выхода, это была гораздо более трагическая и гораздо более отчаянная ситуация. Он, действительно, к этому времени был совершенно одинок, он, действительно, не нашел понимания в «Новом мире», где был десять лет внутренним рецензентом, и я старался, кстати говоря, тоже через [зама Твардовского Игоря – прим. составителя] Саца, через разных людей в «Новом мире» как-то <���помочь публикации>. Твардовский не понимал рассказов Шаламова и не хотел их печатать, говорил – вот это какие-то очерки. Твардовскому, действительно, был гораздо ближе Солженицын. Шаламов остро чувствовал оскорбление от того, что он не признан. [...] он был очень подозрительный при этом человек[...], у него масса других лагерных чудовищных привычек, на днях мне девяностолетняя, но тем не менее вполне живая Любовь Васильевна Португалова рассказывала, как, когда они пришли к Неклюдовым, он сам варил <���себе еду>, он не мог есть то, что остальные ели, а сам варил себе какой-то супчик из соленной селедки. Он был, действительно, совершенно измученный человек, который[…] Это не был такой редкий случай – Сергей Александрович Бондарин, много лет проведший на Колыме, тоже сам передал, он был членом союза писателей. Сам передал в ЦГАЛИ свой архив. Шаламов в общем считал, что ну Бог с ним, совершенно не обманываясь[...]

Я боюсь, что о Колыме забудут, как забыли о гвельфах и гибеллинах, а Шаламов, как и Данте, будет существовать. Или о Колыме будут помнить в связи с Варламом Тихоновичем, как это ни страшно для нас всех звучит. [...] там в начале [фильма «Острова» – прим. составителя] идет такая очень сладкая песенка – это совершенно не о Шаламове, и жизнь его, на самом деле, гораздо трагичнее и страшнее в Москве, я уж не говорю о Колыме, чем во всех фильмах и во всех рассказах о нем».

Выложено на сайте автора http://grigoryants.ru/sovremennaya-diskussiya/s-i-grigoryanca-na-shalamovskom-vechere-cdl-06102011/

__________

[Возражения и дополнения Сергея Григорьянца по ходу прочтения моего очерка («Московский рассказ. Жизнеописание Варлама Шаламова, 1960-80-е годы», 2011) – прим. составителя]

Шаламов и литературная среда

В журнале «Знамя» главным сторонником публикаций Варлама Тихоновича, как и Наташи Горбаневской и некоторых других преследуемых людей, была, конечно, не Скорино, а Галя Корнилова, другая сотрудница отдела поэзии, бывшая жена Володи Корнилова, которой иногда и удавалось уговорить Скорино напечатать что-то малопроходимое в других журналах. Я был в это время внутренним рецензентом отдела поэзии в «Знамени» и в журнале «Москва» у Евгении Самойловны Ласкиной и все это видел изнутри.

Вообще, Вы совершенно зря не доверяете Шаламову, когда он пишет, что у него ухудшились отношения в «Новом мире» после того, как он написал одобрительную рецензию на какую-то лагерную повесть. Это вполне реальная ситуация, и одобрительная рецензия внутреннего рецензента создавала необходимость (по формальным правилам) передавать рукопись одному из двух-трех членов редколлегии, в «Новом мире» скорее всего Игорю Александровичу [Сацу], которые тоже читали рукописи из самотека. Вторая одобрительная рецензия поставила бы журнал перед необходимостью или печатать одобренный рецензентами материал или объяснять, что по цензурным причинам это невозможно. Это как-то еще можно было объяснить знакомым, известным московским литераторам, но было очень трудно сказать неизвестному человеку из провинции, который непонятно как себя в этой ситуации поведет. Самотек чаще всего был совершенно непрофессиональным, и задача внутреннего рецензента состояла, как правило, в том, чтобы объяснить автору, почему его не печатают, но одобрение даже одного внутреннего рецензента вполне могло создать непростую ситуацию в журнале и большие проблемы для официальных сотрудников редакции. Поэтому все, что пишет Шаламов – совершенная правда. Вообще, полагаться на представления Солженицына о редакционной жизни вообще и в «Новом мире» в частности я бы Вам не советовал ни в коем случае. Как раз Солженицын был совершенно посторонним человеком, ничего в редакционной жизни не понимавшим, а по характеру своему и не хотевшим понять и просто оболгавшим в «Теленке» многих очень хороших людей.[...]

Вы не совсем точно или даже совсем не точно пишите о Фогельсоне, Леониде Ивановиче Тимофееве и сюда же можно прибавить Степана Щипачева. Бесспорно, никто из них не понимал, что Шаламов гений, и в этом бесспорная и, может быть, не единственная их вина, но в то же время не по литературным, а по человеческим своим качествам они были наиболее добрыми и либеральными людьми в писательском мире того времени, каждый из которых в той или иной степени стремился помочь Шаламову. Во-первых, Вы совершенно не понимаете, как тяжела была роль редактора, боровшегося за издание заведомо непроходимой в советских условиях книги. Мало того, что он безоговорочно портил себе служебную репутацию, и поэтому почти никто из редакторов не соглашался «пробивать» книги таких авторов как Шаламов или Белинков. Как правило, это были люди необычайно доброжелательно относящиеся к авторам книг, которые они редактировали, боровшиеся со своими главными редакторами и цензорами за каждое авторское слово, а к тому же еще попадавшие в трудное положение с самими авторами, которых, конечно, не устраивало то, что могло бы быть напечатано.[...]

Фогельсона я не знал, изредка мельком здоровался, но уже то, что он брал на себя каторжный труд по борьбе со всем своим начальством и начальством, которое было гораздо выше и которого он не видел, и все-таки доводил книгу до хоть какого-то проходимого состояния, создавало ему тогда в Москве очень хорошую репутацию. Гораздо проще и выгоднее было редактировать комсомольских поэтов, которые не создавали никаких проблем. И поэтому не случайно в 87-м году его позвали на вечер памяти Шаламова. В Москве это хорошо понимали.[...]

Леонид Иванович Тимофеев и Степан Щипачев, конечно, пользуясь Вашей терминологией, были советскими вельможами, но при этом из тех, которые искренне стремились помочь и молодым, и тем, кто вернулся с Колымы, конечно, ничем при этом не жертвуя. Степан Щипачев омолодил, будучи председателем Союза писателей Москвы, Союз писателей, приняв Бэллу Ахмадулину, Юнну Мориц и целый ряд других, менее талантливых, но тогда еще живых более-менее людей. К Шаламову он прислал секретаря с просьбой дать ему прочесть «Колымские рассказы». Варлама Тихоновича это возмутило. Он мне говорил: «Стану я давать еще какому-то секретарю». Но он вообще не хотел в эти годы иметь ничего общего с Союзом писателей и был совершенно прав. Но в стремлении Щипачева познакомиться с его рассказами и помочь Шаламову, конечно, никакой злобы не было. Все это примерно можно рассказать и о Леониде Ивановиче Тимофееве. Он был членом-корреспондентом академии наук, не Бог весть каким филологом и литературоведом, но ни к каким карательным органам точно не принадлежал и относился к тем людям, которые стремились сделать что-то доброе, если это им не очень дорого стоило.