Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

После чего все как-то странно затихло. Я спросила у главного врача, чего же нам ждать дальше. Он ответил: «Посмотрим, только ведите себя тихо. А то шума от вас много».

На Новый год туда приходил Морозов. После Нового года заходили Людмила Анис и я. К тому времени мы, понимая тяжесть состояния Шаламова, завели с медицинскими сестрами человеческие отношения. В журнале передачи дежурств я попросила записать и мой телефон, и телефон Татьяны Николаевны Уманской. Но никто из персонала ни мне, ни ей не позвонил.

Зато в четверг 15 января вечером позвонила мне в панике Татьяна Николаевна, которая пришла к Шаламову и не обнаружила его на месте. Что-либо сделать в этот вечер мы бы уже не могли, да никто бы нас к нему и не впустил.

В пятницу утром мы туда поехали. Комната была пуста; на батарее висела высохшая пижама, в тумбочке лежали приглашения в Дом литераторов и стопка газет «Московский литератор», портсигар тюремной работы, хотя он не курил, драный бумажник, билет в Ленинскую библиотеку, какая-то квитанция на холодильник (все это я отдала потом в Вологодский музей).

Больная из соседней палаты сказала мне: «Забрали твоего Тихона» (они его почему-то Тихоном звали). Тогда я кинулась к дежурной медицинской сестре. После энергичных расспросов она заглянула в журнал и ответила, что перевели его в интернат для психохроников в Медведково. И даже сообщила мне номер интерната и его адрес.

В субботу утром мы с Людмилой Анис отправились в Медведково. Нашли казенного типа здание, окруженное заледенелым пустырем. Обошли вокруг. Все заперто наглухо. С трудом отыскали дверь, стали колошматить. Открыл вахтер, буркнувший, что посещений нет.

Удивительным совершенно образом я уговорила его разрешить нам побеседовать с дежурным врачом. Тот посмотрел в какую-то свою книжку и сообщил: «Да, действительно, доставлен позавчера; имеется запись, что он буен и пытался укусить санитара».

Я принялась умолять дежурного врача, чтобы он позволил мне навестить Варлама Тихоновича, и он почему-то согласился. Даже дал почитать историю болезни, из коей явствовало, что буквально на следующий день после поступления у Шаламова развилась пневмония. Затем нас пустили в палату.

Был он без сознания. Хрипел. В общем, стало ясно, что он уже отходит. Я поинтересовалась у врача, выполнялись ли сегодня какие-то назначения. Он ответил, что пациентов много и до Шаламова у сестры еще очередь не дошла. Я попросила разрешить мне самой выполнить назначения, ввела ему строфантин и какие-то еще препараты.

Все это носило символический характер и помочь не могло, но я была в каком-то помрачении, плохо соображала. Часа, наверное, через два Шаламов умер у меня на руках, не приходя в сознание.

Тела умерших там отправляют в морг, а затем либо выдают родственникам, либо через три месяца хоронят в общей могиле. И тут до меня дошло, что я же не родственница Шаламову и, значит, тело его мне, скорее всего, не выдадут. И все-таки надо было попробовать получить свидетельство о смерти.

Пришлось просить выдать мне какую-либо справку, свидетельство, что тело Шаламова – не «бесхозное». И дали мне некую бумагу... Я обрела право похоронить Шаламова.

Обратилась к человеку, который занимался похоронами писателей. Он повесил в холле ЦДЛ объявление в траурной рамке, принялся хлопотать о месте на Троекуровском кладбище и предложил провести торжественную гражданскую панихиду.

Тут со мной что-то случилось, и я заявила, что Варлам Тихонович завещал себя отпеть. На самом деле я никогда не говорила с ним на религиозные темы, но он был сыном священника, и при отсутствии прямого запрета с его стороны его следовало отпеть (по моему разумению).

Писатели посовещались и согласились на похороны по церковному обряду, но предупредили, что члены Союза писателей там присутствовать не смогут. По совету отца Александра Меня отпевали Шаламова в церкви Николы в Кузнецах.

На могиле Шаламова установили памятник работы Федота Федотовича Сучкова – тоже бывшего заключенного. Он отлил в бронзе копию деревянного скульптурного портрета, выполненного им еще при жизни Шаламова, потратил собственные деньги при монтаже памятника. И множество людей собирали деньги для этого.

В 2000 году эту бронзовую скульптуру украли с могилы. Позднее усилиями Вологодского музея Шаламова и держательницы шаламовского архива И.П. Сиротинской там была заново установлена чугунная копия памятника.

Я бываю там очень редко.

Записал Виктор Тополянский

_______

Справка «Новой»:

Виктор Давыдович ТОПОЛЯНСКИЙ – врач, писатель и историк-архивист.

«Последний этап гражданина Шаламова», интервью «Новой газете», 08.11.2007. Сетевая версия на сайте газеты

http://www.novayagazeta.ru/arts/33354.html

Елена Викторовна Захарова (род. 1957), врач-нефролог, ухаживавшая за Шаламовым в доме престарелых, дочь переводчика Виктора Хинкиса

Его отпевали у Николы в Кузнецах – в Никольской церкви на Новокузнецкой. Давно закончилась литургия и разошлись священники, а гроба все еще не было. Мало ли с чем связана задержка… Шаламов – опасный покойник. Могут быть антисоветские выпады, стихийное выражение чувств. Российская власть всегда внедряла свое свинцовое око в погребальный обряд писателей, которых опасалась, – от Пушкина до Высоцкого.

Но сегодня манифестаций быть не могло: провожающих Варлама Тихоновича в последний путь собралось не много. Горстка почитателей жалась у ворот. Среди них – Евгения Самойловна Ласкина, редактор отдела поэзии столичного журнала, пробивавшая его подборки; поэты Владимир Леонович, Вадим Рабинович, Анатолий Сенин…

Наконец подкатил катафалк, и оттуда выпрыгнул на хрустящий февральский снежок архангелоподобный Андрюша Бессмертный. Гроб поставили на середину храма, и народ сомкнулся вокруг, как смыкается вода в колодце над опущенным ведром. В безмолвном оцепенении прошло еще минут тридцать.

«Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков…» – начал заупокойную литию отец Александр Мень. Ему прислуживал незнакомый дьякон, обладавший роскошным баритоном. Хора не было.

Большинство из пришедших на похороны – народ явно не церковный. Стоявшие спиной к алтарю не расступились, да и не заметили, когда открылись Царские врата. Запрестольный образ «Спасителя, грядущего в славе» так и остался для усопшего закрытым, что противоречит обряду: новопреставленный готовится к встрече с Господом и как бы должен «видеть» Его. «Видеть» мешала массивная приземистая фигура литератора, с которым я когда­то дружил и хорошо знал его беспросветную жизнь. Асимметричное лицо серо-землистого цвета, растерянный взгляд. Кое-кто осенял себя крестным знамением, теплились в кулаках редкие свечечки.