Николай Лесков - Земные ангелы [антология]

На русские беседы приходили и англичане. При этом она практически не знают русского языка. Я спрашиваю: «Почему вы приходите?» – «Голос, – отвечают, – хотя бы услышать его голос», – такая сила убеждения у Владыки. Его беседы, проповеди – только на Евангельские темы. Но рассказывает он так, словно был современником Христа. Его взгляд обращен внутрь. Он не смотрит на слушателей, а словно прислушивается к тому, что в нем происходит. Он видит что-то, что старается передать нам:

«…Три креста, на среднем – распятый Христос. Сын Божий, распятый как сын человеческий. По правую, по левую руку – разбойники, один, который каким-то чутьем уловил, что рядом с ними распят Некто, Который не подобен ему, который чист, Который свят, и к Которому он обратился с мольбой о том, чтобы Он его спас. И другой разбойник, который еще был слеп, страдания которого, ужас которого перед смертью не дал ему, как это страшно сказать – заметить, Кто с ним распят…

А вокруг у подножия – воины, которые распинали преступников, и толпа, страшная толпа, которая пришла посмотреть, как умирают люди…

Божия Матерь стоит в этой страшной толпе, шумной, взволнованной. А у самого подножия Креста – совершенная тишина, безмолвного, внутреннего молчания Божией Матери и ученика, который по любви соумирает со своим Спасителем и Учителем и Матери, Которая Своего Сына в единстве воли, исполняя то, для чего Она Его родила благодатью Святого Духа, Его отдает на смерть…»

И мы все, слушающие, словно стоим там, в этой толпе, а Он умирает на наших глазах, Он, отдавший жизнь за нас…

«…и Его снимают со креста и Божия Матерь снова берет Его в объятия, Он снова лежит у Нее на коленях, как лежал младенцем, предназначенным смерти».

Как-то в запасниках Третьяковской Галереи я увидела редкую икону Божией Матери. Склонив голову, Богородица держит на руках Сына Своего. Видна только голова Христа и его плечи. Она словно укачивает его, как укачивают на руках засыпающего младенца. Сон и смерть соединяются в этой иконе. Мучения закончились, Он умер, заснул, его можно баюкать, как когда-то маленького. Вот в этой иконе была та «совершенная тишина… внутреннего молчания Божией Матери».

Его беседы, его проповеди возвращают Евангелие не как литературный памятник, а как живое, реальное слово Божие, которое звучит среди нас.

Я помню, как в Лондон приехала большая группа православных паломников из Германии, из Дортмунда.

Они заполнили самую большую комнату в приходском доме, где обычно устраивались чаепития после литургии, и ждали Владыку Антония. Стульев не хватало. Кто стоял, кто-то сидел на полу, двери в коридор были распахнуты, и там тоже стояли люди.

Начав серьезный разговор о молитве, он вдруг перешел на юмористический рассказ из своей жизни:

«Когда мы молимся и читаем молитву того или другого святого, мы должны перед собой ставить вопрос: могу ли я это сказать честно от себя самого? Если не могу, я Богу должен это объяснить. И тут я вам дам один пример, позорный для меня. В нем есть комичность, но и сущность тоже печальная. Когда мы с бабушкой и мамой жили в церковном доме, не здесь, завелись у нас отряды мышей. Как от них отделаться? Мышеловок мы ставить не хотели, потому что мы мышей жалели, а разбросать яд не хотели, потому что бабушка увидит (ей тогда было 93 года) кусочек хлеба и съест. А что с ней будет, я не знаю. И вдруг я вспомнил, что в Большом Требнике есть такая не молитва, а заклинание, что ли, одного из древних святых, обращенное ко всем зверям, которые мешают жить, в общем, начиная со львов и кончая клопами. Это целых две страницы отдельных имен: львы, тигры и т. д. Я подумал: „А что, если, например, я эту молитву прочту? Но я ничуть не верил, что это будет иметь хоть какой-нибудь результат. Что же мне делать?“ Я тогда взял книгу, обратился ко святому и говорю: „Вот что. Когда ты это заклинание или молитву писал, ты верил, что она будет тебе действенна, я не верю, но мышь, может быть, верит. Я поэтому эту молитву прочту ей вслух, без всякой веры, а ты мою молитву без веры принеси к Богу. Таким образом, вера мыши и твоя вера в молитве, может быть, что-нибудь и сделают“».

Я сел на кровать, положил книгу на колени, надел епитрахиль и жду. Из камина вышла мышь. Я ей говорю: «Сядь и слушай!» Она села, сидит, усами движет, глядит на меня. Я ее перекрестил и говорю: «Теперь слушай, что я тебе прочту». Я прочел это заклинание (кажется, святого Евстафия, но я боюсь соврать). Она сидела и слушала. Когда я кончил, я ее перекрестил и сказал: «Теперь иди и скажи всем другим». Она опустилась на четвереньки, исчезла, и с ней исчезли все мыши. Вот вам пример того, что даже, когда у тебя никакой веры нет, ты можешь обратиться к святому, который эту молитву составил с верой иногда из глубин такого опыта крестоношения и ужаса и попросить: «Ты помолись своей верой, я верю тебе, хотя не верю нутром своим в то, что здесь сказано».

Стоя за камерой, я снимала эту встречу. Паломники смеялись, лица были радостные, люди готовы слушать Владыку Антония без конца.

А он начинает говорить серьезно, и радостное возбуждение сменяется напряженным вниманием:

«Знаете, когда вы становитесь на молитву, мне всегда хочется сказать людям: „Не начинайте с того, чтобы открыть молитвенник и вычитывать, что святые до вас опытно знали. Встаньте скажите: „Господи, как изумительно и дивно: я – ничто, Ты – все, и я могу встать перед Тобой и знать, что Ты тут, что Ты меня видишь, что Ты меня слышишь, что я для Тебя реален, что Ты из меня из небытия привел, что Ты стал Человеком меня ради, что Ты умер за меня, что вот такова Твоя любовь ко мне. Я могу спокойно перед Тобой стоять и радоваться, радоваться этому и знать, что более изумительно еще, что Ты рад тому, что я к тебе пришел““».

В зале напряженная тишина. Все, что он сказал теперь, надо вместить в свое сердце, запомнить, понять, сможешь ли ты так обратиться к Богу, чтобы Он услышал тебя…

Темы личных бесед я всегда выбирала сама. Заранее обзванивала своих друзей, спрашивала у священников, что они хотели бы услышать от Владыки Антония. Так рождался список тем – вопросов, которые я отдавала ему заранее – он просил об этом.

У меня сохранились черновики моих записок с просьбой о встрече. Обычно я клала их на «почтовый стул» у входа в его жилище. Вот одна из них:

«…мне хочется встретиться с Вами еще раз, если у Вас будут силы, желание, время. Уже после моего отъезда будет епархиальная конференция. У меня в руках программа конференции с Вашим докладом „Где мы ошиблись?“ Мне плакать хочется от того, что я не услышу этого. Можно ли поговорить об этом на съемке до конференции? Тогда вопрос о миссионерстве можно перечеркнуть и забыть, а вопрос „что такое обновление Церкви“ отодвинуть на второе место и говорить об этом только, если будут силы.