Коллектив авторов - Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

Следом публикуются воспоминания А.М. Вайспапира, которые поступили в Архив Научно-просветительного Центра (НПЦ) «Холокост» и Архив Московского историко-литературного общества «Возвращение». В частности, непосредственно им были написаны «Автобиография и воспоминания»(2006 г.) и «Дополнения к автобиографии»(2007 г.). А «Воспоминания»(2008 г.) были записаны его женой Ф.С. Вай спанир с его слов, но также уточнялись, дополнялись и корректировались сотрудниками НПЦ «Холокост» в процессе телефонных бесед и переписки с ним и его сыном Михаилом Евстратовым. Все эти материалы частично использовались при подготовке книги «Собибор» (Сост. С. С. Виленский, Г. Б. Горбовицкий, Л. А. Терушкин. М., 2008). Сейчас мы публикуем их в полном объеме. Стилистика материалов сохранена.

Я родился в 1921 году, 23 декабря, в селе Бобровый Кут [482] Калининдорфского района [483] Херсонской области, на Украине. Мои родители: Моисей Львович Вайспапир и Рыся Иосифовна Вайспапир (девичья фамилия — Киселёва). У меня был старший брат Бениамин и маленькая сестричка Бася [484].

Наше село Бобровый Кут (обычно пишут «Б. Кут») — одна из еврейских колоний в Херсонской области. До войны, примерно в 1924–25 годах, из этих колоний и из переселенцев из других поселений образовался еврейский национальный район — Калининдорфский район.

Из наших сёл занимались сельским хозяйством испокон веков. Мой дед и его дед в этом же селе занимались сельским хозяйством. Отец был колхозником (сначала крестьянином, потом с 1928–29 годов — колхозник). Дед тоже был колхозник, он до коллективизации имел свою кузню, был кузнецом потом и в колхозе.

Я помню, когда мы были ещё единоличниками, помню коллективизацию, помню раскулачивание.

— Вашей семьи это коснулось?

— Моей семьи оно не коснулось, оно коснулось семьи моей жены, её дядя был раскулачен.

Учиться я начал в 1929 году. В нашем селе закончил семилетку с преподаванием на еврейском языке, потом десятилетка в соседнем районном центре — тоже на идиш. Об иврите мы не знали.

Закончил я десятилетку в 1939 году. В 1937 году, запомнилось мне — очень важное в нашей жизни — из наших сёл многих репрессировали. В том числе репрессировали моего отца в феврале 1938 года. Больше я своего отца не видел. В дальнейшем, когда я интересовался, что с ним, мне сначала отвечали, что он умер в ссылке, потом что его расстреляли в 1938 году

— В чём его обвиняли?

— Репрессировали тех, кто после погромов во время войны и революции уезжал в Палестину, и тех, кто был [в] сионистских группах и готовился к отъезду в Палестину.

— Много было таких групп в Вашем селе?

— Село маленькое, была группка, в которой изучали язык и готовились к отъезду. Но потом она распалась и прекратила свою деятельность примерно в 1922–23 годах. Никогда я в доме не слышал, чтоб они говорили, что они сионисты.

— Расскажите, как именно для Вас началась война?

— Началась война, в первый же день мы заняли оборону по Бугу. Три дня мы держали оборону на Буге, и потом началось отступление. Первый большой бой был возле Ковыля [485]. А потом уже бои большие были на старой границе. На старой границе на дней десять мы задержали немцев. Наша 62 дивизия 5 армии. Но немец прорвал оборону где-то севернее Киева и начал наступать на Киев из Гомеля [486]. И нас перебросили на машинах севернее Киева, и мы заняли оборону севернее Киева. Возле Киева тоже большие бои были, я там ранен был тяжело.

— Скажите, как начался самый первый бой в Вашей жизни?

— Первый настоящий бой был возле Ковыля. Бой как бой… Артподготовка, нас миномётами сильно обстреливали. Потом мы отбили несколько атак немцев, потом мы отступили ночью: нас подняли ночью, началось отступление.

— Вообще, трудных боёв много было в Вашей жизни, в начале войны?

— Начало войны — самые трудные бои на старой границе [487], потом под Киевом, где мы часто отступали. Каждый день был бой. Каждый день принимали бой и потом отступали, принимали бой и отступали. Вот так до самого Киева. В одном из таких боёв меня тяжело ранило (легко ранен я был ещё на старой границе, но всего три дня провёл в санбате — ушибленное ранение в локоть и ниже спины маленькое осколочное ранение; осколок вытащили — и я дальше пошёл). А вот под Киевом мне перебило ногу ниже колена, обе кости перебиты, и осколочное ранение большое. В таком состоянии меня подобрали и отвезли в санбат. В санбате наши врачи сделали мне операцию, наложили сначала шину, потом загипсовали ногу. Только потом я узнал, что Киев окружён и наш санбат никуда не вывозится. Потом уже немцы наш санбат вывозили — сначала в Гомель, потом в Бобруйск [488] и затем в Минск.

— Вы не помните, какого числа произошло Ваше ранение?

— Тяжёлое ранение произошло 15–16 сентября 1941 года.

— Итак, Вы были в медсанбате.

— Наш медсанбат — больных и раненых — перевезли на машинах до Гомеля, потом из Гомеля до Бобруйска (не помню, поездом или машиной), из Бобруйска поездом в теплушках в Минск.

— А кто перевозил?

— Немцы нас перевозили, охраняли полицаи.

— А в какой момент Вы узнали, что Вы уже в плену?

— Я не помню момента, когда осознал, что я в плену. Помню, нам наши говорили, что мы окружены, Киев окружён, нас должны были эвакуировать в тыл, но не эвакуировали. Потом узнали как-то, что мы находимся под немцами.

Госпиталь в Минске — главный госпиталь центрального фронта, но там много не жили, большинство умирало, выживали самые молодые и крепкие. Остальные — неделю проживёт, потом начинается понос, умирали быстро. Давали 150 гр. хлеба и один раз баланду. Три человека лежали на двух койках. На досках без матраса. Шестеро соседей умерли возле меня, пока я был в госпитале. Но я же говорю — выживали только молодые, 20–25 лет. Сорокалетние, мы их называли «старики», быстро умирали. Потом начался тиф, если замечали, что человек заболел тифом, его перевозили на другой этаж. Это были пяти- или четырёхэтажные дома (не помню), бывшие казармы. Оттуда обратно только выносили мёртвых.

Помню, почувствовал, что у меня тоже поднялась температура, однако я не показывал вида и, видимо, перенёс тиф на ногах. Я уже тогда на костылях передвигался и чувствовал, что у меня уже и нога срослась. Потом спросили, кто желает быть санитаром. Врачи и фельдшера тоже болели, но их не перевозили в барак, за ними ухаживали в отдельной специальной палате, поэтому и спрашивали, кто хочет за ними ухаживать. А там был врач один, Чернов, он говорит (я его знал, мы часто разговаривали) — и я уже перенёс, и ты уже перенёс этот тиф, так что иди туда, хоть подкрепишься, там кормить будут лучше. И я пошёл туда санитаром. И действительно я там немного подкрепился и больше не болел.