Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

14 июля того года, о котором я веду речь, Франция в последний раз отпраздновала годовщину Революции; 214в напыщенном воззвании три консула напомнили нации обо всех благодетельных последствиях этого дня. Между тем в душе первый консул поклялся уничтожить их все без изъятия. Он намеревался значительно увеличить налоги, выстроить во Франции множество новых Бастилий, 215обрекать неугодных на изгнание и заключать их в темницы без суда и следствия, оставив далеко позади беззаконие Людовика XIV; впрочем, этот человек всегда поступал именно так — сегодня давал обещание, а завтра его нарушал. Сборник его воззваний и манифестов — книга в высшей степени странная; это форменная энциклопедия противоречий, которая призывает подданных одновременно к войне и к миру, восхваляет вместе просвещение и предрассудки, свободу и деспотизм, превозносит и бранит разом все правительства и все религии.

Один остроумный человек заметил, что Бонапарт носил ад в сердце и хаос в голове; первое, возможно, справедливо, второе же сомнительно, ибо, как бы беспорядочны ни были речи Бонапарта, цель его оставалась предельно ясной. Чем больше путаницы он вносил в мысли всех и каждого, тем лучше понимал их интересы и с тем большей легкостью рассчитывал ими воспользоваться.

Примерно в то же время он, отправляя генерала Леклерка на Сан-Доминго, назвал его нашим зятем. Это королевское «мы», превращавшее всех французов в собственность этого семейства, произвело на меня самое гнетущее впечатление. 216Бонапарт потребовал, чтобы его хорошенькая сестра отправилась со своим супругом на Сан-Доминго, и это подточило ее здоровье. 217Удивительное проявление деспотизма со стороны того, кто в собственной семейной жизни очень мало походил на человека строгих правил! О морали он вспоминает лишь тогда, когда видит возможность с ее помощью смутить одних и обольстить других. От людей к нему близких я знаю, что в ранней юности он с удовольствием заставлял своих сестер подниматься с постели во время болезни, разлучал братьев с их женами, — одним словом, показывал свою власть, чиня мелкие неприятности родным, в ожидании той поры, когда судьба позволит ему сделаться бичом всего человечества.

С вождем негров, Туссеном-Лувертюром, Бонапарт впоследствии подписал мирный договор. 218Туссен был преступник, но это не помешало Бонапарту заключить с ним мир на определенных условиях и тотчас их нарушить. Туссена привезли во Францию и заточили в тюрьму, где он вскоре нашел самую жалкую смерть. Возможно, об этом своем злодеянии Бонапарт даже не вспоминает, ведь оно навлекло на него меньше обвинений, чем все остальные черные дела. Его совесть беспамятна, ибо в мире, возможно, нет другого человека, которому были бы так же чужды угрызения совести. Для него не существует ни добра, ни зла, существуют лишь удачные или неудачные расчеты. Не думаю, чтобы он почитал человеческую натуру способной на что-либо иное.

Оказавшись в здании Монетного двора в Петербурге, я была поражена мощью машин, приводимых в движение единой волей; все эти молоты и наковальни походят на ненасытных людей или, скорее, хищных животных; дерзните пойти против них, и они вас уничтожат. 219Однако за всем этим мнимым буйством стоит точный расчет; всеми этими пружинами управляет одна-единственная рука. Зрелище это могу я назвать символом тирании Бонапарта: он истребляет тысячи людей так же безжалостно, как эти молоты бьют по меди или серебру, а прислужники его по большей части так же бесчувственны, как дерево и железо, действующие лишь по чужой указке. Невидимый источник движения покорных человеческих машин — дьявольская воля, которая, расчислив наперед все последствия, превращает нравственную жизнь в раболепное орудие деспотизма. Довершим сравнение: в обоих случаях, дабы прекратить работу всего механизма, довольно остановить ту руку, которая приводит его в действие.

По обыкновению, лето я провела в Швейцарии, наслаждаясь обществом моего отца. 220Он был донельзя возмущен тем оборотом, какой приняли события во Франции, и, страстно любя истинную свободу и так же страстно ненавидя народную анархию, ощутил потребность после многолетней борьбы с демагогией всех возвысить голос против тирании одного. Отец мой любил славу и, несмотря на всю свою рассудительность, не презирал людей, идущих на риск ради того, чтобы снискать одобрение публики:

В самом деле, пословица, приравнивающая глас народа к гласу Божьему, есть не что иное, как выражение того чудесного действия, которое производит на душу человеческую это всеобщее одобрение и которое, возможно, ослабело бы, знай мы в лицо всех тех, кто выказывает сочувствие нашим поступкам. Я прекрасно понимала, какими опасностями чревата для меня публикация сочинения моего отца, направленного против первого консула, однако не могла найти в себе силы помешать ему пропеть эту лебединую песнь над могилой французской свободы. Итак, я посоветовала ему продолжать работу, решение же вопроса о том, следует ли предать написанное гласности, мы решили отложить до следующего года. 222

Между тем Бонапарт достиг небывалого успеха: он подписал предварительные статьи мирного договора с Англией. 223Известие о том, что первого консула признали англичане, заставило меня усомниться в обоснованности моей ненависти к его могуществу, однако очень скоро обстоятельства подтвердили мою правоту. Самой важной из этих предварительных статей был полный вывод французских войск из Египта. 224Итак, вся египетская экспедиция была предпринята исключительно ради того, чтобы привлечь всеобщее внимание к персоне Бонапарта. Должно заметить, что вообще его влечет не слава, а власть. К власти он относится так благоговейно, что готов принести ей в жертву все и вся; оттого-то никто не в силах предсказать его поведение: он повинуется воле обстоятельств, как стрелка компаса — притяжению магнитного полюса, и неизменной в его душе пребывает лишь воля к господству любой ценой.

Есть люди, называющие Бонапарта истинным виновником убийства Клебера, к чьему могуществу он ревновал; 225особы, достойные доверия, уверяли меня, что причиной дуэли между генералом Ренье и генералом Дестеном, стоившей жизни этому последнему, был спор насчет гибели Клебера. 226Мне трудно поверить в то, что Бонапарт сумел, уже покинув Египет, натравить турка на французского генерала. Авторы многих сочинений, опубликованных в странах, на которые не распространяется господство Бонапарта, обвиняют его в этом преступлении; мне, однако, кажется, что не следует предъявлять Бонапарту обвинений, не подкрепленных доказательствами. Одна ошибка такого рода способна внушить сомнение в справедливости самых неопровержимых истин. Не следует сражаться с этим человеком его же оружием. Он обречен пасть оттого, что у людей есть совесть, что на свете есть Бог. Причастность его к гибели Клебера сомнительна; зато не подлежит сомнению, что он приказал отравить больных в Сен-Жан-д’Акре. Он велел врачу Деженетту дать им опиум, а когда тот отказался, посмел обвинить в малодушии человека, который в этих обстоятельствах обнаружил куда больше мужества, чем имелось у самого Бонапарта. Раболепный клеврет первого консула исполнил его желание, и все больные были отравлены. 227Я часто пыталась найти ответ на вопрос, зачем Бонапарт совершил этот поступок, столь жестокий и столь ненужный: ведь он мог предоставить несчастным умереть, не беря на душу ответственности за их гибель; все дело в том, что он не хотел дать газетам повод толковать о раненых французских солдатах, попавших в руки турок, и без гнева и жалости рассудил, что надежнее распорядиться их жизнью и смертью самому.