Валентин Логунов - Бесы в красной гостиной

Из приведенной части интервью несложно заметить истинный настрой российской власти. Он заключается в том, что центр (СССР) должен быть отстранен от политической и экономической жизни большой страны, и, следовательно, разрушен окончательно и навсегда. Доказательств необходимости и обоснованности его разрушения можно привести великое множество, и некоторые из них приводятся. Но не в них суть. А суть в том, что власть поровну не делится; у кого-то ее должно быть больше, а у кого-то меньше. А еще правильнее, если она сосредоточена в одном месте. Республики, убеждает Сергей Шахрай, добиваются права быть на своих территориях единственными мытарями, по своему усмотрению «отстегивать» центральной власти крохи со своих отнюдь не пиршественных столов.

А откуда брать средства на оборону, науку, космос, поддержку слаборазвитых регионов (а их больше половины)? Ответ: республики рассмотрят, оценят и при необходимости скинутся. Что ж, можно и так. Давайте договариваться. Горбачев, кажется, уже на все согласен. Но кое-кому Горбачев ни в каком качестве не нужен.

А тут еще кому-то в Верховном совете СССР пришла дьявольская идея науськать находящиеся в составе России автономные республики на Москву: им посоветовали потребовать для себя право входить в состав СССР на равных с союзными республиками условиях. Татарстан, Башкирия, Якутия, Карелия, на первый взгляд, логично приводят аргументы вроде этого: а чем мы хуже Киргизии, Армении, Молдавии?.. Мы тоже хотим войти в обновленный состав Союза суверенных государств с теми же правами, что и союзные республики. Но в таком случае, задают справедливый вопрос, что останется у Российской Федерации? Ответ автономий: а мы останемся и в составе Российской Федерации! Но в союзном договоре есть норма выхода союзной республики из состава Союза, значит, и вы, Татарстан, Башкирия, Якутия, получите такое же право? Выйдя из Союза, ваше «государство» автоматически выходит и из состава России? Но это будет означать развал уже России.

Сегодня эти и другие потуги национальных республик и некоторых русских регионов (например, Урала) выглядят смешно, а тогда было не до смеха. Угроза распада России существовала реальная. И, увы, она была заложена в том числе и в подготовленном проекте Союзного договора. Центр действительно одно время проводил провокационную политику, подговаривая российские автономии на антироссийские действия. Тем самым центр как бы говорил российской власти: вот вы настаиваете на абсолютной свободе республик, отнимаете у центра все полномочия и функции, присущие государству. Распространите тот же подход и на свои, автономные республики и регионы. С чем и Ельцин, и российский парламент, разумеется, не могли согласиться. Хотя позднее Ельцин и обещал автономиям столько суверенитета, «сколько смогут проглотить».

И еще долгие годы Россия ощущала последствия войны с союзным государством. Одна чеченская война чего стоит! А кроме того Россия показала дурной пример другим союзным республикам, как следует бороться за власть и как ею распоряжаться после завоевания. Раскаты той грозы мы слышим и поныне.

Путч, помимо всех прочих последствий, имел еще одно: он окончательно устранил соперника и противника Бориса Ельцина в борьбе за власть – Михаила Горбачева. После возвращения из Форос Горбачева пригласили на собрание российских депутатов. Зал забит до отказа, настроение приподнятое. Кто-то радуется тому, что все обошлось без больших жертв, кто-то с сочувствием смотрит на Горбачева, а кто-то и с ухмылкой. В президиуме трое: Горбачев, Ельцин, Хасбулатов. Слово предоставляется Михаилу Сергеевичу. Ему нелегко дается речь, особенно перед торжествующим взором Бориса Ельцина. Горбачев проглатывает реплику Ельцина по поводу того, что, дескать, Горбачева оставили все соратники, а его, Ельцина, никто не предал («предадут» позже. – Авт. ). Горбачева спрашивают, какую роль, на его взгляд, в подготовке путча сыграла партия; Горбачев отвечает: всю партию не следует отожествлять с кучкой авантюристов. В зале возникает легкий шумок, и в эту минуту Ельцин протягивает Горбачеву лист бумаги с подготовленным указом о запрещении КПСС. Прием грубый, унижающий президента страны и генерального секретаря партии. Да и с правовой стороны – дешевый трюк. Не имел права Горбачев подписывать данный указ. Запретить партию мог только суд. Но растерявшийся Горбачев подписывает бумажку.

Выглядело все как экзекуция; многие прятали глаза, морщились. После собрания, на выходе, один из союзных депутатов с презрением бросил мне: «Ну, и сучара этот ваш Ельцин». А я во время этого торжества Ельцина над поверженным противником вновь вспоминал зал, где в 1989 году проходила городская партийная конференция, невнятные оправдания Ельцина, в которых слышалась надежда на то, что однопартийцы простят его и вернут на вершины власти.

Не вернули. Он сам пробил себе дорогу. И теперь наслаждался победой. Наслаждался безмерно и безотчетно, не понимая, что его измывательства над поверженным противником выглядят недостойно.

И вспомнил я еще командировку на север Читинской области. На берегу Витима казаки в старые времена выстроили красивое село – дома из толстых полуметровых, бревен. Жил здесь народ в основном за счет охоты и уловов в богатой рыбой реке. Ну, а где охота, там и собаки. Я оказался здесь в канун нового года. Охотники вышли из тайги, а вместе с ними и их лайки. Собаки сбивались в стаю; к человеку, даже к незнакомцу, лайки относились доброжелательно и с доверием. И вдруг между двумя возникла свара – скорая и яростная. Остальные, а их было десятка три, уселись в кружок и, кажется, с нарочитым равнодушием наблюдали за дракой. До тех пор, пока одна не издала особый звук; то был визг, просящий пощады. И вся стая бросилась на поверженную. Я выломал из ограды оглоблю и кинулся разгонять стаю. Но жертва уже не могла встать на ноги, и только спустя полчаса с передышками уползла в копну сена. Вспомнил я таежный эпизод и, наблюдая за поведением Ельцина и некоторых российских депутатов, подумал: а чем поведение людей отличаются от поведения стаи?

Путч оправдал все предыдущие действия российской власти, направленные на устранение центральной власти, а значит, и самого государства. Великая смута в Москве вызвала в союзных республиках опасение оказаться нечаянно ввязанными в рискованные события, которые там перестали считать «своими». Республики умыли руки. К тому же их лидеры наедине с собой радовались тому, какие вожжи теперь окажутся в их руках. В автономиях и русских регионах России тоже с вожделением смотрели на новые открывавшиеся властные полномочия. Все думали о прирастающей личной власти. И нет никаких свидетельств тому, что кто-то во весь голос и авторитетно восстал тогда против смуты, кто-то встал преградой на пути великого и трагического излома.