Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену [litres]

По-видимому, то ли из-за гибели Савельева и его напарника и раньше – других шахтеров, то ли по иным причинам уволили в начале июня заведующего шахтой, а вместо него назначили другого человека – относительно молодого и энергичного украинца, явно невзлюбившего бывших пленных, считая их изменниками Родины.

С 15 на 16 июня на втором участке шахты, заканчивая работать в ночной смене, я подвергся смертельной опасности. Как только Геля заложила взрывчатку в первую бурку, внезапно затрещали деревянные стойки, что предвещало начало обрушения кровли. Мы попытались поскорее уйти вниз к другим забойщикам, но не успели – кровля начала с грохотом рушиться. От сильного потока воздуха у нас внезапно погасли лампы, и мы остались в полной темноте. Геля не сумела найти ощупью коробку спичек, а я их не имел.

Я совсем растерялся и шепотом начал просить своих покойных отца, дедушек, бабушек и сестрёнку помочь мне, но Геля тут же взяла меня за руку и повела назад в бутовое пространство. Мы шли очень медленно, часто спотыкаясь о куски породы, а они продолжали падать и спереди и сзади.

Наконец, Геля сказала, что мы у «лаза». Она влезла в него, а я за ней, и так мы выбрались в опустевший верхний штрек, где остановились и отдохнули. Мне вдруг захотелось спать. Геля сказала, что надо идти дальше. Можно было направиться либо к шурфу вентиляционной установки, либо к наклонному стволу. Решили, что ближе – к наклонному стволу. Двигаться пришлось почти на карачках.

Внезапно кто-то дернул меня за конец штанины. Я протянул руку и вдруг почувствовал укус. Я невольно закричал. Геля сразу сообразила, что со мной произошло. «Это крысы, – сказала она, – отталкивай их ногой!» В некоторых местах по штреку текла вода, в результате чего мы насквозь промокли и начали сильно мерзнуть. Но наконец мы увидели свет в конце штрека и добрались до наклонного ствола, а по нему выбрались из шахты, пробыв там около 20 часов. До следующей смены у нас оставалось 8 часов, чтобы утолить голод, отдохнуть и прийти в себя.

Руководство шахты после случившегося сразу направило в забой команду спасателей, и несколько забойщиков были спасены. Получивших ранения различной тяжести направили в медсанчасть. К счастью, никто не погиб. К началу вечерней смены в забое пошла нормальная работа. Товарищи и начальство обрадовались тому, что мы сами спасли себя, и поздравили нас. А у меня возник вопрос: «Доживу ли я из-за возможных других аварий до того дня, когда получу весть из Москвы?» Не выдержав, я написал директору института еще одно письмо, в котором прямо спрашивал, буду ли я восстановлен студентом, и если да, то нельзя ли в порядке исключения вызвать меня раньше, чтобы я успел уволиться с работы и подготовиться к приезду в институт.

15 июля мне досталось работать в дневную смену. Но работа не сладилась – часам к 14-ти в забое начали потрескивать стойки, но крепильщики продолжали работать, ставя дополнительные стойки, а навальщики заканчивали сбрасывать на рештаки массу угля, взорванного накануне. Однако к 15 часам даже некоторые стойки стали ломаться, поэтому поступила команда всем покинуть забой.

Вместе с учеником, которого мне дали еще 20 июня, я успел спустить в штрек бормашину и аккуратно свернул кабель. Но как только я это сделал, большая часть кровли рухнула.

Дома, только мы уселись обедать, как зашла соседская девочка и сказала, что меня просят сейчас же зайти в хату, где живет Иван Утюк. Оказалось, дядя его жены принес для меня заказное письмо. Письмо было официальным, присланным из «Московского ордена Трудового Красного знамени Института стали имени И. В. Сталина Министерства черной металлургии СССР». С трепетом я раскрыл конверт и прочитал буквально следующее: «Гр-ну Владимирову Ю. В. На Ваш запрос от 25 июня с.г. сообщаем, что приказом по Институту от 5 июля с. г. № 348 Вы зачислены в число студентов третьего курса Технологического факультета. Выписка из приказа прилагается. Директор Института В. П. Елютин».

Это письмо, как подарок, пришло ко мне за три дня до моего дня рождения. Позднее меня осенила мысль, что друживший со мной дядя Любы вполне мог быть человеком, уполномоченным тайно просматривать на почте переписку бывших пленных. Поэтому, наверное, и получилось так, что заказное письмо вручила мне не девушка-письмоносец, как обычно, а этот мой друг. Он дал мне хорошей бумаги, на которой я написал заявление заведующему шахтой с просьбой уволить меня на основании зачисления в институт.

16 июля я оделся как обычный гражданин в выходной день, взял письмо из Москвы и заявление заведующему шахтой, с которыми и пришёл в контору. Начальника шахты на месте не оказалось, не было и начальника участка. Поэтому я подошёл к заведующей личным столом и одновременно табельщице Людмиле, с которой в это время разговаривал Литус – начальник смены. Оба от души поздравили меня с вызовом в институт стали и сказали, что «по-белому» завидуют мне. Литус, бывший военнопленный, заметил, что после меня, может быть, и другим удастся обрести полную свободу. А Люда сказала, что тоже мечтает поступить в институт и, может быть, устроится на заочное отделение. Кончились наши разговоры тем, что Люда взяла и… вычеркнула меня из списка шахтного персонала. Об этом мы как-то не подумали, что заведующий шахтой может и не уволить меня в тот же день, и если я сразу не выйду на работу, то буду прогульщиком и меня сурово накажут, как бедных Юрова и Силаева. Мне удалось уволиться лишь через неделю, а Люда скрыла мои фактически шесть прогулов.

…Уходя из конторы, я предупредил Литуса, что вместо меня будет работать бурильщиком мой ученик, который уже хорошо освоил специальность. Затем я отправился в шахтоуправление, зашел в приемную и просидел там, ожидая заведующего шахтой и беседуя с пожилой секретаршей, почти час. Наконец он появился, и не успел усесться за стол, как я протянул ему заявление с приложенными к нему письмами из института. Он бегло взглянул на документы, сурово поглядел на меня и неожиданно… закричал: «Ты, сволочь, изменник Родины! Отсиделся в войну у немцев, а теперь хочешь на свободу! Не быть этому! Вон отсюда!» И так, швырнув мне назад мои бумаги, выгнал меня из кабинета…

Дома встревоженная Ольга попыталась меня успокоить, предложила пообедать, а потом мы решили, что завтра мне надо отправиться в Свердловск, найти там управление трестом «Свердловуголь» и попасть на приём к директору, которого нужно попросить, чтобы он заставил своего подчиненного отпустить меня на учёбу.

…В отличие от заведующего нашей шахтой директор треста оказался очень вежливым и внимательным человеком. Он сразу усадил меня на кресло рядом со своим большим столом и, просмотрев мои бумаги, побеседовал со мной, задавая вопросы. Он сказал, что после войны государство как никогда остро нуждается в инженерах, чтобы поднять страну. После этого написал на моём заявлении резолюцию: «Тов. Конюшенко. Прошу срочно уволить тов. Владимирова. Директор треста “Свердловуголь”. Подпись. 17 июля 1946 года».