Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену [litres]

Родные просили меня сообщить, в чем я нуждаюсь, и обещали быстро прислать одежду, сухари и чувашскую колбасу – шортан. Так у меня появилась надежда встретить зиму в теплой одежде.

Из Винницы получил ответное письмо также Иван Утюк. Но полученная им весть оказалась ужасной: пока он находился в плену, в его родном городе действовала подпольная группа сопротивления немецким оккупантам, и в ней активное участие принимала горячо любимая Иваном его молодая супруга. Но подпольщиков кто-то выдал, и жена Ивана была повешена. В письме сообщалось также, что оба родителя Ивана живы и отец собирается приехать к нему, но пока это невозможно.

Иван после получения письма долго плакал и часто рассказывал товарищам о погибшей жене. Поделился Иван своим горем и с начальницей смены Ганной, очень хорошей и порядочной девушкой. Вероятно, из-за сочувствия горю своего подопечного, а также из-за того, что Иван внешне был хорош и стало точно известно, что он холост, Ганна «заимела на него виды». Они начали часто встречаться, вместе готовить еду и совместно питаться в общежитии.

Между тем с этого времени Иван заметно изменил своё отношение ко мне. Однажды я не обнаружил в своей тумбочке учебника немецкого языка и «Декамерона», а Иван раздраженно сказал: «Зачем они тебе теперь, ведь ты больше не в Германии и нечего сейчас заниматься немецкой писаниной! Забрали мы книги по моему предложению и разделили на части, чтобы использовать для курения. Оставили и тебе долю». С огромным усилием воли я сдержал себя и сказал: «Наверное, ты прав, Иван!»

Все товарищи расходовали деньги только на питание, которое в основном организовывали себе в общежитии, и на курево – в основном махорку. Главной пищей служил черный хлеб, приобретаемый ежедневно в буфете шахты. Пока почти никто у нас не употреблял спиртные напитки.

В выходные дни и в рабочие дни вечерами после ужина многие из нас выходили погулять и побеседовать с местными жителями, в основном с женщинами. Почти все они были вдовами, у которых мужья или умерли еще молодыми от силикоза, или погибли в шахте от несчастного случая, или сложили головы на фронте. Жили они на жалкие пенсии и пособия от государства и на продукты со своих огородов и крошечных земельных участков.

Были в поселке и девушки, вернувшиеся из Германии и не желавшие устраиваться на грязную работу на шахте, а другой работы для них не было. Особенно сложно было получить место в магазине.

Однажды, выйдя из общежития, я увидел на скамейке хорошо одетую девушку, рядом с которой стояли два молодых человека. Девушка мне сразу понравилась, и я нарочно прошёл мимо всей компании как можно ближе, сказав «Доброе утро!», и услышал в ответ те же слова от девушки. Было ясно, что и она обратила на меня внимание. Я сходил на почту, а когда возвращался, опять встретился с этой же девушкой у колодца, где она набирала воду. Мне не оставалось ничего другого, как помочь девушке, взяв у нее полное ведро.

Оказалось, эта девушка приехала только вчера. Звали ее Ольгой. В домике в это время находились два её брата – Васёк лет 12-ти и Витёк лет 10-ти и мать, которую соседи звали Емельянихой. С ней я уже не раз встречался по пути на работу и здоровался. Все они жили на деньги еще одного члена семьи – девушки лет 18-ти по имени Нюся. Она трудилась на шахте сортировщицей угля. Мать Ольги подробно расспросила меня о моих родных и особо поинтересовалась моим заработком. Я ушел, получив приглашение заходить к ним почаще. И с этого дня я стал регулярно видеться с Ольгой, не допуская по отношению к ней никаких вольностей, которые неизбежны между симпатизирующими друг другу молодыми мужчиной и женщиной. Кажется, это удивляло мою собеседницу.

Постепенно узнал от Ольги о её семье. Оказалось, она русская родом из деревни в Курской области. В 1929 году семью раскулачили, и отец со своими братьями приехали и устроились работать в шахте. Построили хаты. Однако в конце 30-х годов отец и его братья умерли от силикоза, и семья стала жить очень бедно. Ольга проучилась в школе только 7 лет. В конце лета 1942 года немцы увезли ее в Германию, откуда она и возвратилась и, конечно, еще нигде не работает.

В октябре 1945 года важным событием для меня и других бывших пленных стало получение временных – на один год – военных билетов. С этих пор мы стали считаться демобилизованными (уволенными в запас). Этот документ был пока единственным, удостоверяющим нашу личность. В том же месяце я получил несколько писем от родных, и мне так захотелось скорее уехать домой. Моё желание еще более усилилось после второй скверной выходки Ивана Утюка. Перед своим выходным днём он возвратился поздно ночью и начал шуметь и громко петь. Из-за этого мы проснулись и никак не могли уснуть. Не выдержав, я попросил Ивана лечь спать, так как всем нам предстояло рано вставать и идти на работу. Но в ответ услышал от Ивана страшную брань. Иван кричал, что я «не имею теперь права им командовать, как раньше у немцев, у которых был холуём и измывался над пленными, и что меня за это надо судить и повесить». Галиев и Юров соскочили с постелей и быстро раздели и уложили Ивана на койку, и вскоре он уснул. На следующий день, когда мы вернулись с работы, отрезвевший Иван извинился перед нами за вчерашний поступок, заявив, что вообще не помнит, о чем говорил. Это, конечно, не избавило меня от мыслей, что Иван может повторить нечто аналогичное, если не худшее.

Посетив очередной раз почту и просмотрев на ней несколько центральных газет, я наткнулся на единственно возможный для себя выход из положения – в одной из них писалось, что тысячи демобилизованных военных – бывших студентов вузов и техникумов возвратились на учёбу. Кроме того, отмечалось, что в учебных заведениях отменена плата за учёбу и теперь все успевающие студенты получают стипендию. И тут я подумал, ведь я тоже бывший студент, и, поскольку у меня сохранилась зачётная книжка, вопрос только в том, что я был в плену. Поэтому написал письмо во Всесоюзный комитет по делам высшей школы Совета Министров указав, что в октябре 1941 года добровольно, с IV курса Московского института стали ушел в армию, воевал, но в мае 1942 года в большом окружении попал к немцам в плен. Хочу знать, могу ли я тоже вернуться на учёбу в свой институт. Примерно через месяц пришел ответ: «После прекращения Вашей службы в Красной армии и при отсутствии поражения в правах Вы будете иметь возможность продолжить свою учёбу в Институте стали. Зав. Отделом тяжелой промышленности Г. М. Фомин». Поскольку учебный год 1945–1946 уже давно начался, можно было рассчитывать лишь на следующий учебный год.

Проработав ночью в забое с 4 на 5 ноября и поспав с утра, я, как всегда, отправился после обеда на почту, но сначала зашел к слесарям, чтобы сменить или переточить затупившиеся коронки. Подойдя к шахтоуправлению, увидел толпу женщин и мужчин, которые смотрели на прикрепленный к столбу большой красочный плакат с фамилиями передовиков труда. К великому удивлению, я заметил и свою фамилию. Оказалось, что к 7 ноября я выполнил норму на 150 процентов и заработал в октябре 1750 рублей – немалые деньги.