Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену [litres]

Мы подошли к кухне, предназначенной для обслуживания зенитной батареи, и назвали поварам взвод, от которого прибыли. И первое и второе блюда, как и вчера, содержали много конины. Кусков попросил раздатчика дать ему поесть что-либо дополнительно прямо на кухне. Тот налил Кускову в какой-то котелок густой суп, который мой напарник быстро съел, а я от предложенного угощения отказался. Затем мы с Кусковым выкурили по цигарке и поплелись назад. Во время наших остановок Кусков открывал крышку кастрюли и вытаскивал из компота по несколько крупных сладких ягод, а стыдил его за это, говоря: «Ведь ты объедаешь товарищей! Как тебе не стыдно!» Но он вовсе не желал меня слушать.

Нам осталось идти совсем немного до конечного пункта, как в третий раз за этот день заревели и завыли немецкие штурмовики. Они летели совсем низко и как раз над речкой. Я успел поставить ведра на землю и юркнул с крутого обрыва и спрятался под ним. Один из самолетов полоснул оба берега пулеметными очередями и улетел в сторону полевых кухонь. Когда я покинул свое убежище, я ужаснулся увиденному: Кусков лежал, прошитый пулей в голову, кровь хлестала из его раны, а кастрюля с компотом стояла рядом и из неё через пробоины вытекали струйки коричневатой жидкости. Мне стало не по себе оттого, что совсем недавно я упрекал товарища за его, как мне теперь казалось, незначительный проступок, а Бог почему-то слишком жестоко наказал за это провинившегося.

Я снял со спины Кускова окровавленный вещевой мешок с хлебом, нацепил его на себя и прибыл в расположение своего взвода с двумя полными и еще теплыми ведрами в руках. Наши бойцы уже успели «очухаться» от налета и с большим нетерпением ожидали обеда. Все удивились, что я появился один. С трудом удерживая слезы, я доложил Кирпичёву, что Кусков погиб и теперь лежит у речки вместе с пробитой пулями кастрюлей для компота.

Все затихли, и обед прошел в полном молчании, а потом мы занялись похоронами Кускова. Его вещевой мешок с кисетом с махоркой и бумагой, а также с ценным для курящих кресалом, вместе с другими вещами отдали его землякам. Противогаз, винтовку и часть патронов покойного отнесли на наш грузовик, водить который теперь назначили вместо покойного М. Д. Журавлева молодого шофера Загуменнова, чью машину накануне уничтожило бомбой.

Вечер, как всегда, закончился налетом немецкой авиации. На этот раз стрельба по самолетам дала нам желанное удовлетворение: один из бомбардировщиков, совершавших ковровую, т. е. сплошную без выбора конкретной цели, бомбардировку, загорелся и улетел на запад, но его падения мы, однако, не увидели.

Во время налета ко мне в окоп прыгнул взволнованный лейтенант Кирпичёв. Он только что узнал очень плохую новость: наши войска почти полностью окружены, и надо было сделать всё возможное, чтобы не оказаться в котле, т. е. успеть отступить до того, как кольцо замкнется.

Что касается меня лично, то я решил полагаться на предначертанную мне свыше судьбу и поступать по принципу: «Куда кривая выведет». Если же попаду к немцам в плен, то кончать жизнь самоубийством, как всем велено сверху, наверное, не буду. Этими размышлениями я поделился с командиром совершенно открыто. За эти слова командир мог расстрелять меня собственноручно в соответствии с имевшимся у него правом, однако он только заметил, что немцы большинство пленных расстреливают: «Тебе же все равно придется погибнуть». Я возразил: «Всех не перестреляешь! Не думаю, что при Гитлере немцы стали совсем уж зверями».

Пользуясь случаем, что мы с командиром были наедине, я решил выяснить, как мне поступить в связи с подменой моей винтовки. «Нашел, о чем тужить, – ответил Кирпичёв, – воюй с подмененной или выбери любую оставшуюся от погибших ребят. Можешь взять даже карабин. А при проверках говори, что я разрешил». Я успокоился, однако решил, что останусь с той же винтовкой, которая имелась у меня. Подумал: «Это судьба, а против судьбы не стоит идти».

Кирпичёв крепко хлопнул меня по плечу и предупредил: «О нашем разговоре – никому ни слова! Не говори ребятам об окружении. Я им сам объявлю».

Вечером состоялся ужин. Для меня и многих моих товарищей он стал последним. Всем налили по 100 граммов водки, которую на фронте я уже больше не видел. Затем всем нам выдали на несколько суток продукты «сухого пайка».

Очень рано утром 23 мая всех разбудил Кирпичёв и дал команду подготовиться к отъезду. Поступил приказ высшего командования всем войсковым соединениям в Лозовеньке и вокруг неё срочно сняться с позиций и как можно скорее двигаться на восток, пока немцы не закрыли путь до реки Северский Донец. Если же окружение уже произошло, то необходимо прорваться из него.

Сначала мы проследовали на запад вдоль северной окраины села, переехали по мостику речку и вскоре оказались у глубокого оврага, расположенного поперек речки. Этот овраг еще с полуночи был заполнен передвигавшимися танками и автомашинами, а также пехотинцами, среди которых находились и минометчики, двигались обозы с лошадьми. Благодаря перемещению внутри оврага мы были в какой-то мере скрыты от противника, пока не появилась его авиация.

К счастью, самолеты пока не появлялись: вероятно, авиация имела другую задачу – «утюжить» отступавшие части, которым уже удалось приблизиться с запада к правому берегу Северского Донца, где предстояло переправиться на другой берег и соединиться с остальными войсками.

Движение на восток войсковых частей от Лозовеньки начали танки. В нашей 199-й отдельной танковой бригаде, прибывшей на фронт примерно с 50-ю британскими и отечественными танками, после боев их осталось не более 25-ти с достаточным запасом горючего, смазочных материалов и боеприпасов. По меньшей мере половине личного состава мотострелкового батальона места для посадки на броню этих боевых машин не хватало, и половине бойцов пришлось двигаться на автомашинах или пешим ходом.

Зенитной батарее удалось выехать из оврага лишь примерно к 9 часам утра. По каким-то соображениям командир батареи Сахаров посчитал возможным вывести своё подразделение к Северскому Донцу не по той проселочной дороге (рис. 4), по которой поехали наши предшественники, а прямо по нераспаханному полю – севернее деревни Марьевка (сейчас она, вероятно, носит другое название – Вольное). Но когда до Марьевки оставалось около двух километров, вдруг вокруг нас начали падать и рваться мины. Это означало, что мы и другие войсковые части, особенно вышедшие вслед за нами из Лозовеньки, теперь полностью находимся в окружении противника. Позднее стало известно, что часть войсковых соединений, не успевших 23 мая покинуть Лозовеньку, продолжала вплоть до 28 мая пытаться отдельными группами выходить из образовавшегося котла, но лишь немногим военнослужащим удалось выйти из окружения.