Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

«28 [ноября]. Утром зазвонил телефон; после треска помех оказалось, что Р. звонит из Парижа, куда он только что прилетел. Я спросил, кого он подобрал для «Манфреда», и он ответил: «Ничего не получилось». Судя по тому, что я разобрал, он как будто сказал, что «Баланчину балет не понравился»… Судя по всему, он видел отрывки репетиции, снятые на 8-мм пленку – не очень хорошее руководство! Откровенно говоря, я всегда считал этот балет странным выбором – «Манфред» совершенно противоположен «Нью-Йорк Сити балету», и по стилю, и по настроению, и по содержанию».

Барбара Хорган предполагала, что Рудольф «должно быть, уговорил м-ра Б., что балет хороший, и поэтому Баланчин предложил посмотреть фильм. В конце концов, что он мог сказать: «Я не хочу даже думать об этом?» Кто знает, он мог оказаться шедевром!» Но Баланчин, чья преданность Чайковскому граничила с фанатизмом, явно решил, что невнятный «Манфред» Рудольфа очернил священную партитуру. Тем не менее он дошел до того, что предложил Рудольфу выбрать исполнителей, что было, по словам Найджела, «настоящим садизмом». «Помню, как он сидел в машине и рыдал, как маленький, – говорит Роберт Трейси. – Баланчин снова его отверг» [163].

Месяц спустя «самыми большими предателями» стали представители «Королевского балета». Он расстроился из-за того, что отложили новый балет, созданный Хансом ван Маненом специально для него, и жаловался Найджелу, что руководство «играет с ним в Микки-Мауса». Найджел истолковал его слова как то, что руководство играет с ним в кошки-мышки. Рудольф позаботился о том, чтобы о происходящем узнала Нинетт де Валуа. Он послал ей сообщение: «Недавно произошел раздел, это будет означать развод – с опекой над детьми!» (его постановки «Баядерки» и «Раймонды» для «Королевского балета»). Кроме того, его огорчило решение лондонской труппы «Фестиваль балет» не ставить «Манфреда» в 1981 г., и, озвучив свое возмущение недавно назначенному директору, Джону Филду, ему удалось «за месяц восстановить против себя обе труппы». Через Горлински Джон Тули передал Рудольфу: «Ни один хореограф не захочет ставить для тебя балет», и сразу вслед за этим последовало письмо от Иржи Килиана из Танцевального театра Нидерландов. Описав на трех страницах, как в 1967 г., когда он уехал из Чехословакии в Англию, выступления Рудольфа стали для него «источником вдохновения на много лет вперед», хореограф тем не менее оставался непреклонен в своем решении. «Странно, что любовь и уважение, которые я к вам испытываю, делают невозможной нашу совместную работу. Это кажется парадоксальным, но это правда… Я бы чувствовал себя совершенно несвободным, и мне пришлось бы постоянно чувствовать себя студентом рядом с учителем, что совершенно неверные отношения танцовщика и хореографа».

В начале 1981 г. Рудольф серьезно подумывал об отставке. Он сказал Найджелу, что хочет попросить Аштона создать для него новый балет – лебединую песню. «Он видел, как я начинал, так что будет хорошо, если он сможет меня проводить». В последующие недели он несколько раз упоминал о том, что перестает танцевать, сказав, что ему «лучше справиться с этим», и гадал, не «распадется» ли он в результате. Конечно, нерешительность начала сказываться на нем. В марте, за ужином в доме Чарльза Марленда, Рудольф страшно напился и стал агрессивным. Гости, разинув рты, смотрели, как ситуация накаляется. Танцовщик швырнул стаканом в картину и заревел: «Горите все в аду!» – а потом, шатаясь, ушел в ночь.

Чарльз, который выбежал за ним и отвез его назад, на Виктория-Роуд, по словам Найджела, «проявил чудесное великодушие в связи с причиненным ущербом». Он привык к такому поведению Рудольфа, который, вскоре после того, как они познакомились в 1960-х, швырнул в него содержимое своего туалетного столика. Правда, и сам Чарльз не был свободен от приступов злобы. Однажды в одной газете ему приписали «свойственную всем уроженцам Ольстера предрасположенность не прощать тех, кто ему перечил». Правда, с Рудольфом Чарльз всегда был великодушен и, хотя часто бывал «обижен и задет», по-прежнему охотно предоставлял себя в распоряжение танцовщика. «Может быть, я больше хочу быть тебе полезен, чем ты хочешь или тебе нужно, или ближе, чем приемлемо для такого одиночки, как ты. Как бы там ни было, достаточно сказать, что я сделаю для тебя что угодно. Я люблю тебя… вроде бы!»

Для Рудольфа такое постоянное стремление угодить было таким же удушающим, как и вездесущность Чарльза. Он всегда находился рядом – или подслушивал («немного сомнительно», по мнению Найджела) во время стычки во Дворце спорта с Макаровой, или доходил до того, что шел по следам Рудольфа в сексуальных гетто Нью-Йорка. «Как еще лондонский банкир обнаружил сцену с грузовиками в Вест-Сайде? Не могу поверить, что он искал там «Куин Элизабет»! Чарльз любил балетные сплетни и блеск танцовщиков, но само искусство оставляло его равнодушным. «Он часто приезжал в Оперу, выпивал два бокала шампанского, занимал место и через три минуты уже похрапывал, просыпаясь только от аплодисментов». Между ними существовала определенная близость («Чарльз напоминал слишком заботливого старшего брата»), но больше всего Рудольф ценил в дружбе Чарльза выгоду. На него не только можно было положиться в том, что он позаботится о Мод и Найджеле. Он был весьма проницателен в финансовых вопросах.

Но летом 1980 г. стало очевидно, что сам Чарльз переживает серьезные финансовые трудности, и напряжение сказалось на его здоровье. В апреле 1980 г. Найджел описывал его в письме как «тонкого и бледного, что означает, наверное, любовь – а может быть, он сидит на диете, что так же плохо», но в апреле следующего года Чарльз слег. В ночь на пятницу, 14-го, он запланировал большой прием по случаю своего пятидесятилетия, но сумел выйти к гостям совсем ненадолго. «Мы все в тот вечер поняли, что у него что-то серьезное, – говорит Тедди Хейвуд. – Он никогда ничем не болел». Через две недели Чарльза увезли в больницу с инфекционным мононуклеозом, плевритом и пневмонией.

Весной 1981 г. в Калифорнии и Нью-Йорке врачи заметили рост числа пациентов с редкой легочной инфекцией: пневмоцистной пневмонией. В то же время относительно доброкачественный вид рака, саркома Капоши, распространенное явление у пожилых людей, стал поражать молодых людей в гораздо более агрессивной форме. В июне общественность заговорила о новой «чуме», поразившей американских гомосексуалов, хотя названия у болезни еще не было. Озабоченный слухами, Рудольф, который тогда вел переговоры о художественном фильме «На виду» (Exposed) [164], отказался делать анализ крови, который требовался для страховки. («Мой врач пошлет вам документы для страховой компании», – обещал он режиссеру Джеймсу Тобэку.) Если раньше статьи о «раке геев» выходили лишь в специальных медицинских журналах, теперь они появились в центральных журналах и газетах, сея панику в соответствующих барах и банях Нью-Йорка и Сан-Франциско содержащимся в них посланием: «Безопасность дает только воздержание».