Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Его постоянно предупреждали об опасности, о возможности покушения на его жизнь и советовали не выходить из дома. Как-то раз он все-таки рискнул посетить парикмахерскую. Она была совсем рядом, за углом. В зале ожидания сидели двое. Ким присел рядом. Открылась дверь, и вошедший что-то громко сказал. Сидящие посмотрели на Кима. Через некоторое время вошел другой и прокричал нечто непонятное. И снова все уставились на Кима. Ему стало не по себе. Сделав вид, что торопится, он озабоченно посмотрел на часы и выбежал из парикмахерской. А они всего лишь хотели узнать, кто последний.

Вскоре по приезде в Москву Ким стал обустраивать свой быт. Ему было нелегко обставить квартиру по своему вкусу. Прежде всего мебель, как и многое другое, была дефицитом, к тому же он не выносил полированные гарнитуры, которые тогда были в моде. Зато на мебельном комбинате в Лихоборах под Москвой делали вещи на любой вкус. Там Ким заказал по своим чертежам несколько секций с книжными полками и ящиками, комод для белья, журнальный стол, две тумбочки и тахту. Вскоре ему посчастливилось купить мягкую мебель, и надобность в тахте отпала.

Через несколько дней после оформления заказа Ким снова поехал на фабрику, чтобы отказаться от тахты. Там еще и не думали приступать к работе, но сказали, что не могут изменить заказ без уважительной причины. Простое и правдивое объяснение не устраивало приемщицу, и это поставило Кима в тупик. Он не мог найти другого ответа на это «почему», пока не вспомнил, что глупый вопрос предполагает аналогичный ответ, и сказал:

— Потому что мой папа умер, — не удивлением увидел, как приемщица аккуратно вписала в графу эту фразу. То, что папы не было в живых уже пять лет, не имело значения.

В Москве Ким жил под вымышленным именем. В его советском паспорте было записано: «Федоров Андрей Федорович», а настоящее имя удостоверял другой документ — вид на жительство в СССР.

Трудно сказать, чем руководствовались те, кто выбрал фамилию Федоров. Наверное, тем, что она заурядная и не привлечет к себе внимания. Но стоило Киму впервые произнести ее вслух, как это вызвало настоящий фурор.

Так случилось, что у него разболелся зуб и пришлось идти к стоматологу.

— Ваша фамилия? — спросила врач.

— Ф-федоров, — старательно выговорил Ким, заикаясь. Ответом ему был взрыв хохота.

— Федоров?! — переспросила врач, сотрясаясь от смеха всем своим пышным телом. — Вы только посмотрите на него! Он Федоров!

Она долго не могла угомониться, тыча в Кима пальцем. В конце концов зуб ему все-таки залечили.

После этого Ким сам выбрал себе фамилию, более подходящую и вместе с тем нейтральную — Мартинс. Такую фамилию мог носить любой западный человек. Ему выдали новый паспорт, где записали: «Мартинс Андрей Федорович, латыш, родился в Нью-Йорке».

Со своим новым именем Ким так и не свыкся. Иногда, следуя за ним на расстоянии, я окликала его:

— Андрей Федорович!

Но он даже не оборачивался.

С новым паспортом Ким тоже попал впросак. Кто бы мог подумать, что однажды ему придется встретить «соотечественницу» в Тбилиси. Там в гостинице дежурная по этажу, у которой хранились наши паспорта, протягивая ему ключ от номера, радостно объявила:

— Я тоже латышка, из Риги.

Ким растерялся и, побоявшись расспросов, поспешно удалился в свои апартаменты. Мало того, что он ни слова не знал по-латышски, но даже никогда не был в Латвии (мы побывали там лишь в последний год его жизни). Мы старались не встречаться с нашей дежурной, а ей, наверное, такое поведение казалось высокомерным и обидным.

Однажды в Москве, когда Ким обедал в ресторане с сыном Джоном, сосед по столу, прислушиваясь к их беседе, спросил:

— Какой вы национальности?

— Чуваш, — ответил Ким.

— Вы чуваш?! — изумился сосед. — Это я чуваш!

Слова Кима о Гае Берджессе, который «никогда не сливался с каким-либо фоном», можно всецело отнести к нему самому в его советский период жизни. Он всегда выделялся в толпе, она его выталкивала как инородное тело. Ким так и не научился лавировать в людском потоке. В транспорте его толкали, а он сторонился, пропуская всех вперед, и я постоянно теряла его в метро. Даже если мы шли по просторному бульвару и впереди кто-то хромал, он терпеливо ковылял сзади, не решаясь обогнать инвалида. Однажды в поликлинике врач привела его на консультацию к специалисту, как водится, без очереди, Ким сбежал, не переступив порога кабинета, когда заметил, что другие пациенты ожидают приема. Я догнала его только на другом этаже, а консультация в тот день так и не состоялась.

Уже в самом начале нашей семейной жизни мне пришлось столкнуться с тем «недостатком», о котором говорила Ида, когда впервые упомянула о Киме, — с его неумеренной тягой к спиртному.

Все начиналось вполне невинно. Ровно в 6 часов вечера Ким любовно готовил мне коктейль из коньяка с апельсиновым соком, который он называл «orange blossom» («цветок апельсина»), а себе виски или коньяк с водой. Мы разговаривали, слушали музыку, медленно потягивая коктейли. Ким наливал себе второй стакан, и этого было бы достаточно. Он быстро пьянел, и, когда брался за третий стакан, который был явно лишним, я пыталась его остановить, но он не мог понять, почему я хочу лишить его такого удовольствия;

Он продолжал наполнять свой стакан, угощая и меня, но теперь «цветок апельсина» вызывал у меня отвращение. Ким полностью терял контроль над собой, его взгляд становился бессмысленным, глаза стекленели. Было нестерпимо наблюдать, как в течение вечера умница превращается в круглого идиота. Оставалось только ждать, когда он уснет.

Но покоя нет и ночью: во сне Ким мечется и громко вскрикивает. Стоит мне уснуть, как он шумно вскакивает, зажигает свет и беспрерывно курит. Ночь превращается в сплошной кошмар. Ухожу в другую комнату, но уснуть не удается: беспокойство не покидает. А вдруг пожар? На простынях, матраце — везде следы от сигарет. Когда он затихает, моя тревога усиливается. Осторожно подкрадываюсь и прислушиваюсь, дышит ли. И только услышав громкий храп, успокаиваюсь и, вконец измученная, засыпаю…

Просыпаюсь от звука радио, злая, с тяжелой головой, как будто напивалась я. А Ким как ни в чем ни бывало уже сидит со своим традиционным стаканом чая около приемника и слушает Би-Би-Си, совсем не похожий на вчерашнего пьяницу. О вчерашнем ему напоминает только головная боль, которая исчезает вместе с тремя стаканами чая и двумя таблетками аспирина.

— Чай лучше! — многозначительно говорит он, как будто я спорю!

Мой гнев проходит, трудно поверить, что это может повториться.

К сожалению, обычно в полдень Ким нередко повторял другое выражение: «The hair of the dog which bit you» («Шерсть собаки, которая укусила тебя», а по-русски это означало: «Клин клином вышибают») — и опохмелялся рюмкой водки. Тогда все начиналось сначала. Как-то в бессильной ярости я убежала в другую комнату и спряталась там. А он метался по квартире, искал и звал меня: И тут я увидела старого, беспомощного человека. Сердце защемило от жалости, и я поняла, что никогда не смогу оставить его.