Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Он хотел это знать, чтобы посидеть поблизости, ходил за мной по пятам, повторяя:

— Скучно по-одному!

Я понимала Кима, как никто другой. Привыкнув, что он всегда рядом, не находила себе места в те редкие часы, когда он уходил на официальные встречи. По другому поводу он никогда не отлучался из дома без меня, разве что в киоск за сигаретами.

Правда, однажды Киму пришлось отправиться на свидание вместо меня, чтобы вернуть книгу моему другу Юре, так как я лежала в постели с высокой температурой. Раньше они не встречались, и я сообщила каждому из них отличительные признаки: у одного курчавая борода, другой будет держать в левой руке «Литературную газету» и книгу. Юра вошел в образ шпиона, который пришел на явку, и потом любил рассказывать об этом. Операция «Книга» прошла успешно. «Шпионы» прониклись симпатией друг к другу, и впоследствии Юра побывал у нас в гостях.

Каждый раз, выйдя из дома, я видела, как Ким стоит у окна и неотрывно смотрит мне вслед, махая рукой. Я махала ему в ответ, прежде чем скрыться за поворотом.

Я любила бывать у своих друзей, где часто собиралось большое интересное общество. Гости приходили постепенно, вразнобой, с 6 до 10 часов вечера. И когда уже все были в сборе и начинались самые увлекательные задушевные беседы, я спешила домой.

Какое бы удовольствие я ни получила от встречи с друзьями, от спектакля, фильма, другого зрелища, ничто не могло сравниться с той радостью, которая ждала меня дома. Свернув в своей переулок, я видела светящееся окно на последнем этаже. Домой я летела как на крыльях, но к моей радости всегда примешивалась щемящая грусть: я не могла отогнать от себя мысль, что наступит день, когда погаснет этот свет и Ким уже не встретит меня…

Помимо других своих достоинств Ким был необычайно легким человеком в быту. У нас никогда не возникало никаких трений. Его здравый смысл подсказывал, что в мелочах разумнее согласиться, чем спорить, поэтому он, например, сам спрашивал, какую надеть рубашку или галстук, предупреждая мое возможное неодобрение.

Несмотря на то что Ким был чувствительным и легкоранимым и сам говорил о себе: «Я очень сенситивный», он никогда не обижался на меня. Терпеливо и без раздражения сносил мои замечания и воспитательные «уроки» (вроде напоминаний мыть руки перед едой). Только иногда искренне удивлялся, протягивая мне руки:

— Разве они грязные?

Мне даже удалось со временем приучить его умываться под струей чистой воды, а не в раковине. Я не могла равнодушно видеть, как он плескается в умывальнике с мутной водой, и каждый раз вздрагивала от урчания стекающей воды — значит, Ким выдернул пробку, закончив свой утренний туалет. Ему нелегко было избавиться от многолетней привычки — большая часть его жизни прошла в те годы, когда еще не было смесителей для кранов с холодной и горячей водой. На мои мелкие придирки он отвечал шуткой и, передразнивая меня, часто спрашивал:

— Руки мыла?

У меня же не всегда хватало выдержки, и, когда я взрывалась, Ким восхищенно говорил:

— Какой темперамент! — с ударением на последнем слоге.

«Я снова женился, как и ты, тоже на рыжей женщине с взрывным нравом, хотя за семь лет (никак не меньше!) нашей супружеской жизни взрывы были редкими и очень, очень короткими. Она, как сообщают, вовсе в прошлом не переводчица, а редактор из Академии наук. Теперь она уже довольно прилично владеет английским, но еще далеко не на переводческом уровне. Тем не менее ей дважды неожиданно пришлось переводить мой русский на русский, понятный несколько озадаченной аудитории. Не знаю, хвалюсь ли я или принижаю себя, говоря, что ее мать на десять дней моложе меня! Во всяком случае, могу сказать с уверенностью — как, надеюсь, можешь сказать и ты, — что закат моей жизни — золотой!» — признался Ким Эрику де Мони 26 ноября 1977 г.

Зато Ким не выносил критики по поводу своего курения и не скрывал раздражения. Он даже гордился своим 50-летним «дымным» стажем. С возрастом оставил трубку и сигары, но сигареты курил до конца своей жизни. Причем курил только самые крепкие и без фильтра. Очень любил французские «Житан» и «Голлуаз», которые ему иногда дарили ученики, но в основном довольствовался дешевыми советскими сигаретами без фильтра — «Дымком» или «Примой». «Это натуральный табак», — говорил Ким и презирал американские сигареты типа «Мальборо» или «Кэмел», называя их «синтетикой». Если за неимением его любимых попадались сигареты с фильтром, он демонстративно отрывал его. (Кстати, последние научные исследования подтвердили его правоту: вещества, содержащиеся в фильтре, гораздо опаснее для здоровья, чем чистый табак.)

Его день начинался с сигареты — он закуривал, едва проснувшись, — и заканчивался сигаретой, которую он гасил, выключая свет. При недомогании или приступе кашля Ким сразу хватался за сигарету, во время бессонницы курил все ночи напролет. Я, конечно, не надеялась, что он может бросить курить, и понимала, что после стольких лет это было бы даже опасно для здоровья. Видя, как он тянется за новой сигаретой, едва успев погасить окурок, я просила хотя бы контролировать себя. Ким уверял меня, что обходится одной пачкой в день, но я убедилась, что на этом он не останавливается, и сбилась со счета, всюду обнаруживая распечатанные пачки. Так как я сама покупала для него блоки сигарет, мне нетрудно было подвести итог, и он оказался неутешительным.

Однажды Ким взял лист бумаги и стал отмечать время каждой выкуренной сигареты. Он с гордостью показывал мне свой график. Так, постепенно снижая свою норму, он старался выкуривать не более одной сигареты в час. Когда на третий день он достиг рекордной цифры семь, эта игра ему наскучила и все вернулось на круги своя.

Только в последние годы своей жизни Ким пошел на уступки и стал курить «Яву» с фильтром. Он также вы-полнил мою просьбу не курить в спальне, но впоследствии я сама отменила этот запрет, видя, с каким трудом он поднимается с постели, чтобы пойти за сигаретой.

В большинстве случаев о Киме принято говорить как о глубоко несчастном человеке. Мой Ким никак не укладывается в этот шаблон. Наоборот, я видела человека жизнерадостного. Он буквально светился от счастья и любил напевать:

— Every day is a holiday because I married to you (каждый день — праздник, потому что я женился на тебе).

Я и сейчас вижу его лицо, яркие искристые глаза, слышу, как он заливисто смеется моим шуткам, запрокидывая голову. В письме Грэму Грину от 6 июня 1980 г. он писал:

«Итак, тебе не по душе твои 75. Мне до этого рубежа еще семь, так что моту выразить тебе лишь сочувствие. Мой собственный шестой десяток оказался наиболее счастливым по сравнению с любым другим периодом. Работа идет довольно успешно, насколько позволяют вынужденные ограничения избранной мною профессии (не мною избранной, но я не считаю, что те, кто избрал ее для меня, поступили не верно), и моя личная жизнь — такая богатая смесь всего, что мне по силам; никаких утомительных общественных обязательств и достаточно путешествий, чтобы по достоинству оценить родные Пенаты, ожидающие моего возвращения. Полученное воспитание подсказывает мне, что восхвалять свою жену — это дурной тон (наша 10-я годовщина в сентябре — Боже мой!). Так что я просто скажу, что и теща у меня тоже замечательная».