Максим Капитановский - История рока. Во всём виноваты «Битлз»

Но лет шесть назад Горелов, будучи еще простым бригадиром, угодил в составе рабочей делегации в Румынию, где с большой пользой провел две с половиной недели. Приехал он поздоровевший, румяный от обмена опытом и был переполнен самыми фантастическими идеями и проектами. Он так был раскален своим собственным энтузиазмом, что от него можно было прикуривать.

— У них ведь, в Бухаресте, как? — говорил Горелов, размахивая руками. — Около нового дома газон засеют, потом осенью посмотрят, где народ тропинки протоптал, и только в тех местах дорожки асфальтированные и прокладывают. Все для народа, Европа! Ну, ничего, мы у себя тоже так сделаем.

От Горелова веяло свежим ветром перемен, и только законченный дурак мог не назначить его тут же начальником цеха.

Дураков в тот момент, к сожалению, не нашлось, и Горелов был моментально назначен начальником вместо выпертого срочно на пенсию Клокова, который в Румынии никогда не был.

Первым, последним и поэтому самым любимым детищем нового начальника цеха стало обустройство туалета по румынскому принципу.

Неважно, что помещение бывшей лаборатории было слишком велико — государство никогда не жалело средств на нужды народа, а тем более на нужды в буквальном смысле этого слова. Да и тропинка была протоптана — и работа закипела.

За каких-то семь месяцев силами работников слесарного цеха и добровольцев с других этажей, выговоривших себе заранее возможность будущих посещений, был отремонтирован зал и возведены кабинки. Просторно раскинулся (особая гордость Горелова) красавец латунный желоб, сверкающий в лучах ярчайших галогеновых ламп, без которых на время задержался запуск орбитальной станции «Родина 243», что не принесло ощутимого вреда, поскольку и так в течение семи месяцев вся космическая программа была заморожена по вышеупомянутой причине.

Писсуарный желоб мягко охватывал три стены «Дворца отправлений» и имел сложнейший готический профиль, рассчитанный на электронно-вычислительной машине и позволяющий чувствовать себя вольготно мужчинам любого роста и телосложения. При непосредственном использовании желоб издавал нежнейший серебряный звук, ласкавший даже отсутствующий слух иногда забредавших сюда сварщиков. Правда, сами они способствовать появлению звука не могли, ибо все естественные жидкости их организма уже давно превратились в вязкую клееобразную массу, поэтому они делали вид, что наслаждаются звуком, и то издали.

А в общем и целом, туалет напоминал вестибюль станции метро «Маяковская».

Бин с «французом» стояли посреди «вестибюля», когда туда скользящей походкой вошли Крокодил и, почти сразу за ним, Фонарь и Горелов.

Раньше Бин, увидев тут начальника, сильно удивлялся: ведь у того в кабинете было роскошное отхожее место с мощным, специально изготовленным шпингалетом, но, узнав историю румыно-туалетного проекта, понял, что преступника всегда тянет на место преступления.

Тем временем Крокодил, обменявшись с Фонарем безразличным приветствием (как будто не он, Крокодил, лил здесь две недели свои крокодиловые слезы), подошел к желобу и расстегнул халат, как бы приглашая последовать его примеру.

Горелов, ни в чьем приглашении не нуждаясь, — начальник все-таки, пристроился к желобу, поднял глаза к потолку, и раздался характерный колокольчиковый звук:

— Дзи-и-и-и-н-н-нь!

— И-и-и-и-ю-ю-ю-у-у-у, — а это пищал, выпучив глаза, уже сам Горелов.

— О-о-о-е-э-э-е-о-о-о, — почти пел, дергаясь рядом с ним, Фонарев.

— А-о-а-а! Едрена мать, едрена мать! — вопил, приплясывая в восторге, электрик Крокодил.

Он не зря околачивался в туалете почти две недели, не зря, проявив чудеса фантазии и смекалки, подключил к желобу 12 вольт самого постоянного в мире тока и не зря в тоскливые дни без Фонаря монтировал и маскировал выключатель, чтобы все это устройство врубить.

Приятный вокальный дуэт «Горелов — Фонарев» тешил обостренный двухнедельным ожиданием слух Крокодила еще секунд десять-двенадцать и наконец умолк на раскатистом «до» второй октавы.

Крокодил удовлетворенно улыбнулся, потому что основным достижением его технической мысли было гениальное предположение о том, что экзекуцию невозможно будет прервать самовольно. Процесс мог закончиться только естественным путем: вместе с последней каплей лишней жидкости.

Жюри только руками разводило. Как известно, снаряд в одну воронку два раза не падает. И если Горелов два раза подряд встрял в розыгрыш (неважно, на чьей стороне), то «дураком» его считать могли только особенно бесчестные и беспринципные люди. Поэтому единодушное присуждение Крокодилу двадцати очков было встречено коллективом с энтузиазмом и одобрением.

Надо сказать, что и Горелов повел себя как настоящий мужчина. Вместо того чтобы расколотить Крокодилу или хотя бы тому же Фонарю всю морду, он за двадцать минут виртуозно отремонтировал не работающий уже три года автомат для газированной воды, далее с помощью этих же двух орлов установил его перед самой курилкой и насильно подносил всем и каждому по два-три стакана, и из туалета беспрерывно неслось:

— А-а-а-а-о-о-о-е-е-е-е-е-е-бббббббть!

Счет стал 256 на 248. Крокодил мощным рывком вырвался вперед. Но не в этом была суть, потому что даже сварщики знают: главное — не победа, а участие.

То, что вы сейчас собираетесь читать, от той части книги, которую вы только что закончили, отделяет ровно десять лет. День в день. Много всего за это время произошло и грустного, и забавного. В общем, как у всех.

Судьба книжки «Все очень непросто», вышедшей прямо к 25-летию «Машины времени» в 1994 году, получилась и впрямь очень непростой. А точнее, и судьбы-то никакой не было. Как потенциального литератора и просто веселого человека меня знали только мои друзья и знакомые — широкому кругу читателей моя фамилия ничего не говорила (но сейчас, конечно, все изменится). Книжка провалялась на прилавках какое-то время, пока ее не списали на склад, где тираж пылился еще несколько лет. Потом владелец склада проиграл его в карты человеку, которому нужен был не склад, а помещение под офисы. Тираж перевезли в какой-то сарай, который в 1997 году благополучно сгорел вместе со всем содержимым.

Но еще Булгаков заметил, что рукописи не горят — я разыскал одно место, где по недосмотру осталось триста экземпляров, один из которых в уже другом оформлении вы только что прочитали, перевез книжки домой и составил из них библиотеку. Не каждый писатель может похвастаться тем, что библиотека у него состоит исключительно из собственных произведений.