Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Произошел форменный скандал, широко подхваченный печатью. По Петербургу стали ходить сочиненные по этому поводу стихи, которые начинались так:

Барон Нольде был действительно маленького роста, с длинной бородой, вроде Черномора. В стихах далее его карьера связывалась уже не с блудом, а с уменьем развязывать у кого нужно ремни на ногах.

Этим выступлением Нольде испортил свою карьеру. Он перестал быть представителем наместника в высших правительственных учреждениях, его заменил А. П. Никольский [540].

В один из осенних дней 1909 года по Тифлису с быстротой молнии распространилась весть:

— Только что застрелен экзарх Грузии, застрелен грузинским духовенством.

Экзарх Никон подымался по лестнице своего служебного помещения, когда в него было произведено несколько револьверных выстрелов. Никон был убит, а убийцы в рясах, никем не задерживаемые, бежали [541].

Мотивы убийства были явны. Никон был противником домогательств грузинского духовенства об автокефалии, то есть стремления иметь своего выборного главу церкви, вместо назначаемого из столицы. В Тифлисе же идея об автокефалии за революционные годы сильно развилась и вышла за пределы устремлений только одного духовенства.

Убийство это произвело ошеломляющее, однако недостаточно отрезвляющее действие.

В день убийства, вечером, в экзаршьих покоях была отслужена первая панихида. Я был поражен малолюдностью собравшихся. Все-таки это был глава церкви в столице тринадцатимиллионного наместничества, а собрались на панихиду только высшие представители русского чиновничества да ограниченное число частных, русских же, лиц.

Та же картина повторилась и на следующее утро; собралось только, но уже значительно больше, представителей русской части населения.

Не только грузинское духовенство все сплошь отсутствовало, как бы солидаризовавшись с убийцами, но то же продемонстрировало все грузинское общество, дворянство и чиновничество. Не были, конечно, демонстративно, даже всегда тершиеся около русской власти и ласкаемые ею предводители дворянства: губернский — князь Г. А. Багратион-Давыдов и уездный — князь «Павлуша» Туманов.

Это было красноречивым ответом на политику Воронцовых-Дашковых — доверия к туземцам, полного и безусловного, в отношении их лояльности к России. Здесь все грузинское оказалось, во-первых, тесно сплотившимся. Какая-то невидимая и неведомая сила отдала приказ — и все, еще вчера казавшиеся лояльнейшими грузинами, ему подчинились. Подчинились в участии определенно в антирусской демонстрации. Во-вторых, это была солидаризация всей нации с убийством, хотя бы и политическим.

Таков был естественный, логический вывод. Но высшая кавказская власть от него как бы отмахнулась, сделала вид, что этой демонстрации не замечает. И далее все продолжалось в том же доверчивом ослеплении престарелого графа.

Однако в течение дня что-то в среде грузинских сепаратистов произошло, и их тактика внезапно изменилась. К вечерней панихиде вдруг в экзаршьи покои хлынула масса всех видов представителей грузинской общественности, с предводителями дворянства во главе. Отсутствовало только по-прежнему грузинское духовенство.

На следующий день был вынос тела и пронесение его по городу на вокзал. Кортеж тщательно охранялся войсками и полицией. Народу на улицах было много, но преимущественно зевак; никаких выпадов не было.

Следствие не привело к задержанию убийц, преступление осталось не наказанным.

На этот раз ставка на автокефалию была бита. Новый экзарх должен был быть назначенным, а не избранным.

В подыскании нового экзарха проявила большую инициативу и деятельность чета Воронцовых-Дашковых. Они выбрали архиепископа Иннокентия, бывшего владыкой в районе их имения, где они проводили свой летний отдых, в Новотемникове, Тамбовской губернии. Их избранник выдвинулся, заведуя всеми торжествами, связанными с состоявшимся незадолго перед этим открытием мощей Серафима Саровского [542].

Весной 1910 года состоялся торжественный въезд нового экзарха Грузии [543].

Грузинское духовенство все сплошь отказалось принимать участие во встрече нового главы церкви. На секретном совещании представителей этого духовенства было постановлено разрешить участвовать в богослужении только клиру кафедрального Сионского собора. Это было вовсе не глупо, потому что богослужение в соборе без участия его собственного духовенства могло бы заставить прозреть даже самого добровольного слепца.

Встреча экзарха была чисто официальная; народ, то есть грузины, в ней не участвовали. Вдоль всего пути были расставлены шпалерами войска, и только за их спинами кое-где виднелись любопытные грузины.

В Сионском соборе собрались все власти, с наместником во главе [544].

Наконец экзарх прибыл.

Началось богослужение. Духовенства в нем было много. Это были повыписанные батюшки — из провинции, из войсковых частей… Между ними обращали на себя внимание два-три чернобородых грузинских священника из клира Сионского собора; вид у них был очень сконфуженный.

Настает давно ожидаемый момент вступительного слова нового экзарха. Иннокентий поднимается на кафедру. Говорит не слишком громко, кое-что так, как будто желает, чтобы не все его слышали…

Говорит, что принес с собою мир, а не меч. Произносит:

— Вступая на обагренную мученической кровью святителя Никона кафедру…

Говорит много хороших слов, но все общего содержания, не позволяя угадать его мысли. Тянет так минут сорок.

Дальше следует официальная часть, визиты высокопоставленным лицам.

Еще за несколько дней до его приезда я, по роли редактора официоза «Кавказ», получил распоряжение наместника, чтобы возможно торжественно отметить всю историю с прибытием нового экзарха. Пришлось напечатать целый отдельный вставной лист, посвященный экзарху, с его портретом [545]. Репортер газеты Павлов пробрался, немедленно по богослужении, к экзарху и получил от него текст вступительного слова, написанный самим экзархом.

Просматривать его было некогда:

— Сдавайте прямо в набор!

Часов в семь вечера звонок по телефону.

— Говорю я, Петерсон. Графиня очень интересуется «словом», сказанным экзархом. Не можете ли вы прислать его оттиск?