Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

— Сейчас сделаю распоряжение.

Телефонирую в типографию, чтобы немедленно оттиснули корректуру «слова» и отнесли во дворец графине.

Не прошло и часу, как раздается отчаянный звонок в телефон:

— Это я, Петерсон. Всеволод Викторович, что же вы наделали!

— Что такое случилось?

— Вы выбросили из «слова» экзарха его слова о том, что он восходит на обагренную кровью святителя кафедру.

— Ничего я не выкидывал! Слово печатается по тому самому тексту, который лично передан экзархом.

— Он так лично дал?

— Лично так передал репортеру!

— Так я об этом сейчас доложу графине.

В десятом часу снова звонок:

— Всеволод Викторович, графиня требует, чтобы вы немедленно лично отправились к экзарху и попросили его пересмотреть текст его слова!

Ах ты господи! Звоню в экзарший дом:

— Я такой-то. Мне необходимо, по распоряжению наместника, лично переговорить с экзархом.

— Хорошо! Доложим.

И молчание. Через полчаса опять звоню. Обещают доложить, но снова — молчание.

Начинаю нервничать. Приказал задержать верстку и печатание газеты, пока я лично не приеду. Несколько десятков человек ждут, не могут идти спать, бранят меня… Да и газету выпуском задерживать нельзя, опоздает к поезду.

Еще несколько безрезультативных звонков в экзарший дом. Наконец, отзывается какой-то бас:

— Ну, кто там звонит?

— Я такой-то! Мне необходимо лично переговорить с экзархом.

— Ну, я экзарх и есть. В чем дело?

— Графиня Воронцова-Дашкова требует, чтобы я доставил вам, ваше высокопреосвященство, для личного просмотра корректуру вашего слова в соборе.

— Да чего там просматривать? Ежели набрано по моему тексту, значит все верно.

— Об этом докладывалось графине. Она все же требует!

Пауза.

— Ну, что ж делать… Ежели уж требует, приезжайте!

Ночью еду к нему в фаэтоне. Жена, испугавшаяся слухов, будто кто-то из уволенных из типографии революционных рабочих собирается на меня «покушаться», заявляет, что поедет со мною, под предлогом, будто хочет прокатиться. Думает, что присутствие женщины избавит меня от покушения в узких и темных переулках, что ведут из центра к экзаршему дому.

Вероятно, стража и церковники экзаршего дома были удивлены, что в двенадцатом часу ночи к новому экзарху едет дама. Жена остается в фаэтоне, я иду к экзарху.

Меня принимает Иннокентий в домашнем подряснике с лоснящимися, еще мокрыми волосами.

— Простите, что задержал вас. Я ведь сидел в ванне, когда вы звонили. Так в чем же дело?

— Вот, графиня обратила внимание на то, что у вас пропущены такие-то слова, которые вы произнесли.

Экзарх поморщился, точно проглотил что-то кислое; потом криво улыбнулся:

— Вишь, как она слушает!

Еще немного подумал.

— Ну, что ж поделаешь! Давайте вписывать. Гмм, так чего же я там говорил?

Я понял, что он еще пытается, надеясь на меня, увильнуть. Ну, это не пройдет!

— А говорили вы, ваше высокопреосвященство, вот так!

С большой неохотой, все время кисло скривив лицо в усмешку, лукавец все-таки увидел себя вынужденным вписать на полях корректуры те самые слова, которые он не хотел бы видеть в печати [546].

Месяц за месяцем, сначала как бы не замечая оппозиции грузинского духовенства, а потом мягкостью и лаской к грузинам, Иннокентий сумел сгладить острые отношения. Под конец грузинское духовенство утратило почву для сопротивления и подчинилось ему.

Автокефалия к этому духовенству пришла, но уже значительно позже, во время первой революции [547].

Знойный летний день. В такие дни в Тифлисе нечем бывает дышать. Хочется разорвать на себе воротник и полным горлом наглотаться воздуха. Но воздуха как будто и нет, все вокруг застыло, и не шелохнется в этой печи и листок.

А публика, разряженная — кто со звездами и лентами, кто только в скромных орденах, дамы в светлых туалетах — стекается к военному собору, что на Головинском.

Это — 22 июля 1909 года, табельный день, тезоименитство вдовствующей императрицы Марии Федоровны. В военном соборе — торжественное молебствие, на котором должностные лица быть обязаны.

Обыкновенно я не ходил на такие торжества. Но на этот раз для меня создалось анекдотическое положение. Воронцов-Дашков был в России, заместитель наместника генерал Н. П. Шатилов сидел на даче в Коджорах, не было и директора канцелярии наместника, и я исполнял эти обязанности [548]— выходило, что надо было идти как старшему из представителей центральной администрации. Натянул на себя весь парад, стал в соборе.

Вслед за мной появляется тифлисский губернатор, щупленький, но юркий подвижной человек, М. А. Лозина-Лозинский. На его мундире, увы, орденов очень мало; я знаю, что это его мучает. Все же, оглянувшись и мысленно подсчитав вес и авторитет присутствующих властей, Лозинский становится рядом со мной, но все же на два вершка впереди.

Входит комендант Тифлиса генерал П. П. Чирков, увешанный и звездой с лентой, и множеством орденов. Промаршировав генеральским шагом по собору, он становится рядом с губернатором.

Молебствие идет полным ходом. Солидный, тучный и рыжебородый протоиерей, настоятель собора, вместе с клиром, возглашает, что полагается, и усердно кадит.

Незаметно губернатор переставляет вперед правую ногу, затем переваливается на нее всем корпусом и оказывается на несколько вершков впереди генерала Чиркова.

Комендант тотчас же обнаруживает коварство гражданской власти, опередившей военную. Такого оскорбления он снести не может. Перевалившись сначала на правую, а затем на левую ногу, Чирков оказывается на шаг впереди губернатора.

Но и губернатор с этим помириться не может. Опять он опередил коменданта.

Чирков не остается в долгу. Бросив на соперника свирепый взгляд, он снова опережает Лозинского.

Эта пара уже далеко оторвалась вперед от остальных молящихся. Их состязание так забавно, они бросают один на другого такие уничтожающие взгляды, что все — и должностные лица, и публика, оставив без внимания богослужение, с улыбками во все лицо и перешептываясь, следят за тем, кто из соперников окажется резвее.

Молебствие кончается. Пропели «многая лета». Бородатый протоиерей вышел с крестом.

И губернатор, и комендант вдруг сразу срываются с мест. Кто скорее…

Ни один не может приложиться первым.

Хочет приложиться к кресту Чирков — его отталкивает плечом Лозинский. Потянул свои губы к кресту губернатор — его тотчас же отпихивает ударом плеча комендант.

Оба напыжились, покраснели. Протоиерей безрезультатно лавирует крестом то вправо, то влево.

Публика в соборе, при виде этой сцены, сначала оцепенела. Затем стал слышен несдерживаемый более смех. А приложиться все ни одному не удается.