Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Честолюбивый Пергамент был до крайности раздражен. Он отправил свою работу в Академию наук, с просьбой о проверке справедливости ее оценки Клоссовским. Работа была передана на рецензию проф. О. Д. Хвольсону.

Приехавши в следующем году в Одессу в роли председателя государственной испытательной комиссии, проф. Хвольсон говорил студентам:

— Надо удивляться развязности господина Пергамента! Сунуться с подобною работою в Академию наук…

В связи с этим Пергамент принял, при встречах, грубо-вызывающий тон по отношению к проф. Клоссовскому.

На последовавших затем государственных экзаменах Пергамент снова не имел удачи: окончил курс только с дипломом второй степени.

Честолюбивые мечты о профессуре на математическом факультете рассеялись как дым. Но Пергамента такое положение дел мало устраивало. Вскоре после этого он женился на дочери Сокольского, профессора юридического факультета, и под руководством тестя стал готовиться прямо к государственному экзамену на юридическом факультете. Ему выхлопотали право на их сдачу до прослушания курса. Через несколько лет Пергамент уже выступал на поприще адвокатуры.

Ему удивительно повезло. Он стал одним из популярнейших присяжных поверенных в Одессе, особенно в еврейской среде. Заработки Пергамента по адвокатуре молва определила тысяч в шестьдесят рублей в год или еще более.

Подошел 1905 год. В связи с общим революционным движением на юге возник известный проект устройства Черноморской, точнее — еврейской, республики. Целью ее было отторжение юга России от остального государства. Кандидатом в президенты проектируемой республики с еврейской стороны намечен… Иосиф Пергамент!

Республика, однако, не удалась, а последовало учреждение Государственной Думы. Пергамент, вообще легко приспособлявшийся политически, сумел пройти в два последовательных состава думы от Одессы — еврейскими и кадетскими голосами.

В Одессе распевали по этому поводу на мотив в ту пору популярного, но теперь забытого, танца «матчиш» [163]:

В Государственной Думе Пергамент избрал себе место в оппозиции. Своими выступлениями он умел привлекать к себе внимание.

Но он оказался замешанным в некрасивое дело в роли адвоката привлеченной к судебной ответственности авантюристки [165]. Судя по газетам, и лично Пергаменту угрожали судебные неприятности. Внезапная смерть — писалось о разрыве сердца [166]— положила конец его карьере.

В 1889 году в «Одесских новостях» [167]появилась сильно взволновавшая наших студентов статья. Говорилось, будто группа студентов Новороссийского университета после весьма веселого ужина отправила Л. Н. Толстому письмо такого содержания: «Вы, Лев Николаевич, проповедуете воздержание от радостей жизни. Но вы это проповедуете теперь, когда, по старости, сами уже лишены возможности пользоваться ими. Раньше, когда были молоды, вы этого в свою жизнь не проводили… Теперь мы молоды, здоровы, а поэтому вовсе не намерены следовать вашей стариковской проповеди!»

Письмо было воспроизведено почти всеми русскими газетами. И в нелестных комментариях по адресу одесского студенчества недостатка не было.

Стали в студенческих кругах расследовать, кто была эта группа и было ли вообще отправлено такое письмо. Но решительно никто об этом не знал и не слышал.

Ввиду выяснившейся апокрифичности письма мы написали опровержение. Оно было подписано всеми без исключения студентами, кто только в то время посещал университет. С этим письмом Орбинский, Стародубцев и я были посланы для объяснений в редакцию «Одесских новостей». После некоторых пререканий и проверки знакомых ей подписей, редакция все же согласилась, что была введена в заблуждение. Газета напечатала опровержение, но другими газетами оно воспроизведено уже не было [168].

Студенты сильно увлекались театром, но не прочь были иногда и потанцевать. Танцы тогда не носили характера массового психоза, как в годы после войны 1914–1918 гг.

У нас время от времени устраивались студенческие вечеринки, обыкновенно со сбором для какой-нибудь политической цели. Происходили они будто бы негласно — в каком-либо наемном доме. Но о какой же негласности можно было думать при системе бдительных дворников. Конечно, о вечеринке нашей полиция узнавала немедленно. Тогда появлялся полицейский чин и беседовал по этому поводу в отдельной комнате с распорядителями. Обе стороны расходились довольные друг другом. Страдала только цифра дохода с вечеринки, уменьшаясь на негласные расходы.

С детских лет у меня осталась, как последствие увлечения цирком, страсть к гимнастике. Еще будучи гимназистом, я достиг в ней некоторого совершенства. В студенческие же годы, вместе с несколькими товарищами, мы занимались шведской гимнастикой [169]. Преподаватель этой гимнастики имел свой гимнастический зал на Дерибасовской улице.

Он меня неоднократно уговаривал:

— Бросьте вы лучше свой университет! Вам и сейчас дадут в любом цирке рублей 25 в месяц. А позайметесь еще месяца два, — вам обеспечен заработок в 50–60 рублей!.. Ну, а что вам даст за такой срок ваш университет?

Быть может, действительно, пропущена карьера…

Увлечение студенческой свободой закончилось у меня с первым же годом. Затем я рьяно засел за научную работу. Участвовал и в студенческой общественной жизни, но от знакомых отказался и все время сидел за книгами. Просиживал за работою по двенадцать часов в день и более. Теперь, в старости, я сожалею о загубленном молодом времени. Слишком ограбил я свою молодость.

Вращался я почти исключительно в кругу своих родственников, в семье Березиных, живших на Новой (впоследствии Маразлиевской) улице. Семья состояла из старушки Варвары Петровны и ее детей: Владимира, Сергея, Лидии и Ольги. Лидия Ивановна была замужем за моим дядей по отцу Николаем Исаевичем, капитаном парохода. У него я, собственно, и жил.

Милые, простые, бесконечно добрые, горячо любившие друг друга люди. Теперь, когда я пишу эти строки, все члены этого семейного кружка уже в могиле, и только Лидия Ивановна доживает в полуголоде, вследствие отнятия у нее всего большевиками, свои нерадостные, глубоко старческие годы.

Мы часто шалили, переходя при этом иной раз далеко через край; но все это друг другу прощали.

Особенно изводили мы младшую из семьи Березиных, Ольгу Ивановну, девушку, учительницу гимназии. Это был бесконечно добрый, всепрощающий человек. В том же доме жил еще родственник Березиных, по имени Петр, а по прозвищу Пэт, студент-естественник.