Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

— И швец, и жнец, и в дуду игрец.

При частом личном общении я удивлялся тому утрированному либерализму, который проявлял в словах Гейер при всяком удобном и неудобном случае. Это казалось странным и ввиду его служебного положения, и ввиду того, что все это сходило ему безнаказанно.

Мы должны были привлечь Гейера к участию в организации народных чтений, как ввиду его личной деловитости, так и в виду его влияния на губернатора.

Заседания по организации чтений происходили у меня. Все формальности, по тем временам сложные, были, наконец, завершены, и мы получили право начать свою деятельность.

Остановкою оказалось отсутствие средств на выписку книжек и иллюстрационного материала. Мы решили прибегнуть к известному приему: «boule de neige» [319]. Каждый из нас должен был написать трем знакомым письма с просьбою пожертвовать на это дело 20 копеек и написать три таких же письма трем своим знакомым и т. д. Мы знали, что такой порядок сбора вообще не разрешается, но рассудили, что, так как все мы являемся лицами прекрасно известными властям, так наш сбор не вызовет подозрений.

Кажется, я был первым, который начал рассылку писем; другие предпочли не спешить: как, мол, к этому отнесутся?

Письма стали все же распространяться, и это вызвало кое-где неблагоприятные разговоры. В частности, остался недоволен Корольков, которого мы считали предупрежденным Гейером. Корольков поехал с жалобой на нас к барону Вревскому и взвинтил также и его. Вызвали к генерал-губернатору старшего из нас по служебному положению В. Ф. Ошанина, и Вревский объявил ему о своем решении:

— За рассылку недозволенных писем открытие деятельности комиссии народных чтений запрещается до истечения одного года.

И. И. Гейер, также принявший на себя обязанности рассылать эти письма, позже мне говорил:

— Эге! Чтобы я — да стал посылать такие письма… Я слишком травленый заяц!

Через год деятельность наша восстановилась под названием: «Пушкинское общество народных чтений» [320]. В. Ф. Ошанин и еще кое-кто из более робких отошли от дела, вызвавшего однажды неудовольствие генерал-губернатора. Председателем Пушкинского общества мы избрали управляющего казенной палатою А. И. Николаенко.

Общество расцвело и расширялось, но Николаенко в нем оставался больше в роли иконы, а главную роль взял на себя Гейер.

Аркадий Иванович Николаенко заслуживает, пожалуй, более детального о себе воспоминания. Он остался для меня, несмотря на многолетнее и близкое знакомство, скрытым за вопросительным знаком.

Еще довольно молодой тогда человек, он пользовался несомненной любовью подчиненных и общим уважением в ташкентском обществе.

Супруги Николаенко вели в Ташкенте удивительный образ жизни: ни с кем из местного общества не поддерживали знакомства домами, ограничиваясь только обменом визитами. Точно забаррикадировались от всех, и единственные, кто у них бывал, как близкие люди, это младший сослуживец В. Ф. Островский с женой. Другим эта изоляция объяснялась тем, будто Лидия Николаевна Николаенко — большая домоседка.

Позже я близко познакомился с Л. Н. Николаенко: развитая, образованная женщина, не чуждая некоторой эксцентричности и с большой дозой эгоизма.

Все же это как-то удивляло: Николаенко всем симпатичен, все его хвалят, а около него — аравийская пустыня.

В общественной жизни А. И. проявлял крайнюю чиновничью осторожность. Старался ни в чем не проявить своего лица, и, когда в его присутствии что-либо порицали или чем-либо возмущались, он мило улыбался, издавая неопределенные звуки, которые каждый мог понимать, как ему угодно.

Через несколько лет А. И. получил перевод с повышением в Петербург. Его очень тепло проводили из Ташкента.

Еще некоторое время спустя и мне пришлось жить в Петербурге. Здесь я довольно близко сошелся с Николаенко и стал на дружеских правах бывать у них в доме. И опять меня поражала та же аравийская пустыня около их семьи. В течение долгого времени я был единственным посетителем их дома, если не считать изредка приезжавшего из Москвы все того же В. Ф. Островского.

Николаенко тем временем продвигался в своей карьере и стал директором департамента. А затем как-то внезапно вышел по болезни в отставку.

Через некоторое время я снова попал в Петербург. Николаенко я застал совсем одиноким. Он жаловался:

— Мы теперь совсем заброшены! Никто о нас и не помнит.

А Л. Н. прибавляла:

— С тех пор, как Аркадий Иванович потерял свое служебное значение, с нами никто не считается!

Жили они довольно скромно, и опять я что-то не помню, чтобы у них кто-либо бывал, кроме ближайших родственников.

Так продолжалось еще несколько лет. Я служил в Твери, в государственном банке, часто приезжал в Петербург и всегда бывал в этой семье — на правах близкого друга. А. И. говорил, что уже избавился от своей болезни и хотел бы вернуться на службу.

— Разумеется, с повышением, — прибавляла его жена.

Приезжаю я как-то в Петербург и из утренних газет узнаю, что А. И. только что назначен товарищем министра финансов. Естественно, что я тотчас же поздравил его по телефону, и мы сговорились о дне моего ближайшего посещения.

В назначенное им время я приезжаю.

— Никого нет дома! — говорит горничная.

Меня это поразило.

— Вам ничего не поручили мне передать? Не оставляли ли, быть может, записки?

— Нет, ничего!

— Хорошо! Кланяйтесь и скажите, что был такой-то.

Мне все-таки не верилось, чтобы только из‐за того, что он стал товарищем министра в ведомстве, в котором я занимаю значительно более скромное место, можно было бы так резко оборвать двадцатилетнюю дружбу. Два дня поэтому я ждал от Николаенко объяснительной записки или хотя бы звонка по телефону. Ничего! Тогда, чтобы не порвать двадцатилетней дружбы из‐за недоразумения, я ему написал: я приехал по его же приглашению, но вышло что-то для меня непонятное. Так как недоразумение остается не разъясненным, то я прошу ответить, в чем собственно дело? Если же это было сделано умышленно или если я вообще не получу от него ответа, то я постараюсь, чтобы он никогда не имел повода даже вспомнить о моем существовании.

Никакого ответа не последовало.

Общие знакомые предлагали мне свое посредничество, чтобы разъяснить это загадочное недоразумение. Я от этого решительно отказался. С Николаенко мы более никогда не встречались.

По службе он, однако, преуспевал. В самую мрачную эпоху Распутинщины, после ухода министра финансов Барка, он стал управлять Министерством финансов. Он, очевидно, завоевал симпатию Николая II. На этом посту его захватила революция 1917 года. Как пользовавшийся симпатиями, он и при революции и общих арестах министров не подвергся преследованиям. А через несколько месяцев, еще до наступления большевизма, он умер.