Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

В декабре 1909 года съездил домой на каникулы; сестра Катя запомнила, что Сергей был красивый настолько, что «походил на девушку».

Узнал, что разобрали дом Титовых, где рос с дядьями. Будто само детство разбирали на части.

Мать за разговором выпытала, что сын в школе ладит далеко не со всеми и колотят будущие учителя друг друга страшным боем.

Учитель Хитров впоследствии эту проблему признавал, а про Есенина говорил: «В драке себя не щадил, часто бывал пострадавшим». Мать волновалась: «Ведь изуродуют, чем попало дерутся».

Вернувшись в январе к учёбе, Есенин всего неделю спустя сбежал домой. Матери сказал сначала, что распустили всю школу. Через пару дней открылся: учиться больше не хочет.

Всё сошлось: драки (на его задор мог найтись ответ посуровее — он, в конце концов, ростом был невысок, и одной дерзости могло не хватить), постылое учение, жизнь в общежитии среди сорока чужих, бранчливых и пошлых подростков. И нежелание быть учителем. И — хотя этим он вряд ли с матерью поделился — насмешливое неверие товарищей в его поэтический дар. К таланту своему, это ещё Сардановский отметил, юный Сергей относился «заносчиво».

Мать ахнула; в долгом разговоре с сыном сослалась на отца: надо держать совет с ним и делать, как он скажет.

Александр Никитич, что ни говори, был примером положительным: за семью свою болел более всего; местом приказчика дорожил, показал себя в лавке, как вспоминают, исключительно честным человеком — никогда не присвоил и копейки; жил терпеливо и последовательно. Любить его жена так и не научилась, но уважала.

Уговорила Сергея написать отцу, и, если Александр Никитич согласится, школу можно будет оставить.

Не подавая вида, мать Сергеем любовалась: когда уходил, запомнила сестра Катя, всегда выглядывала в окно. Складный, через год женить можно. Крестьянский труд не любит — но ничего, к отцу уедет, найдёт себе дело. Но жену ему хотела только константиновскую. Татьяна Фёдоровна вольно или невольно, несмотря на всё ею самой пережитое, предполагала, что теперь и её сноха воспроизведёт тот же оборот жизни. Все так живут.

В ожидании ответа отца Сергей вернулся к учёбе.

Отец бросать школу запретил. То им развод подавай, то учиться не хотят. Как будто не жить, а на праздник пригласили.

Так Сергей и доучился до самого лета.

Дом Есениных, оставленный в наследство, надолго бабку Грушу не пережил. В 1910 году случился пожар, и он сгорел. Пришлось строить новый.

Сергей и про пожар не вспоминал: целый дом пропал, со всем добром; огромное событие, катастрофа. Но нет — сгорел и сгорел. Не было в нём счастья.

В 1911 году, 16 марта, родилась вторая сестра Есенина, Александра.

17 марта её крестили, а 18-го умер помещик Кулаков.

Всё принадлежавшее ему унаследовала дочь, Лидия Ивановна Кашина — будущая Анна Снегина.

Есенин смирится со своей учёбой и будет тянуть эту лямку, тем более что у него, наконец, появится настоящий сердечный товарищ — Гриша Панфилов, готовый слушать стихи Сергея, говорить о них и щедрый на одобрение.

С остальными соучениками отношения складывались примерно так, как описал Есенин Панфилову: «Я поспешил поскорее убраться из этого ада, потому что я боялся за свою башку. Всё-таки мне зло сделал Епифанов, он облил сундук керосином… На глупые выходки Тиранова я смотрю как на сумасшествие… А Яковлев настоящий идиот… А Калабухов самая дрянь и паскуда».

«Одна семья»!

Есенин взрослеет, начинаются пубертатные скачки. Вместе очаровательного мальчишки вдруг является претенциозный и обидчивый подросток — совершенно не деревенского типа, с заявкой на небывалую свою будущность, впрочем, по-прежнему ничем не подкреплённой: стихи, которые он сочиняет в те годы, плохи и подражательны.

Будущего Есенина в них не предвещает ничто.

Сестра Катя: «Дома он погружался в свои книги и ничего не хотел знать. Мать и добром, и ссорами просила его вникать в хозяйство, но из этого ничего не выходило».

Сам совершенно спокойно отписывает Грише 7 июля 1911 года: «У нас все уехали на сенокос. Я дома. Читать нечего, играю в крокет».

Все уехали на сенокос! Все! А этот играет в крокет — в разгар лета, когда мужики вкалывают до седьмого пота, потому как в народе говорят: летний день зимний месяц кормит.

«Что же, дайте косу, я вам покажу…» — ну да.

Иногда в доме отца Иоанна ставили спектакли, и Есенин с удовольствием играл.

20 декабря 1911 года умерла вторая бабушка Сергея — добрейшая Наталья Евтихиевна.

Детство на глазах отчаливало — а взросление никак не наступало.

Есенин непрестанно шлёт свои вирши Панфилову и треплет его:

— Куда отправить для публикации, подскажи, товарищ дорогой; пора уже публиковаться, пора становиться знаменитым.

Панфилов однажды сказал, что в стихах Сергея уже почти чувствуется пушкинская сила, — он верил.

Изводил своими сочинениями и учителя Хитрова: без приглашения являлся к нему домой, читал, просил хоть какого-то отклика, но лучше, конечно, похвалы. Переписал стихи в две тетрадки и оставил учителю на память.

Ученики школы в Спас-Клепиках уже в голос издевались:

Не спасало даже то, что во всём ином Есенин оставался заводилой, поведение у него было самое худшее среди всех учеников — Хитров подтверждает.

Или ещё пример, о котором рассказывает соученик Хобочев: «…больше других любил кататься на коньках, и хотя я был сильней его, но Сергей на льду почти всех перегонял».

Пастушок, возможно, и догадывался, что сочинение стихов вполне может восприниматься мужским сообществом как занятие нелепое, как вид слабости; но желание признания и внимания было многократно, несравнимо сильнее.

Позже Есенин забыл, что оставил у Хитрова много детских стихов, — или был уверен, что они потерялись; но учитель всё сохранил. Если бы выбросил — получилось бы, что Есенин шагнул в поэзию с первой строки сложившимся автором (у Маяковского, между прочим, всё обстоит именно так, потому что его пробы пера пропали без вести).

А у Есенина из собрания в собрание кочуют «Солнца луч золотой / Бросил искру свою / И своей теплотой / Согрел душу мою» и «Покойся с миром, друг наш милый, / И ожидай ты нас к себе. / Мы перетерпим горе с силой, / Быть может, скоро и придём к тебе» — в общем, «мою — свою», «к себе — к тебе»: с чужого голоса пересказанное неловкими, непослушными словами.

Был ещё другой случай того же порядка, сгодившийся бы для рассказа Борхеса. Летом 1912 года молодая девушка Мария Ильина и её брат Сергей ехали на поезде в Рязань. В одном вагоне с ними оказался неизвестный юноша, с которым разговорились: его тоже звали Сергеем. По дороге они стремительно сдружились и тут же позвали симпатичного семнадцатилетнего парня к себе ночевать — тот, видимо, признался, что едет в никуда и в Рязани у него родственников нет. Два Сергея всю ночь проговорили. Утром невыспавшийся, но полный надежд гость отправился по рязанским редакциям — понёс туда свои стихи.