Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Отец пытался объяснить:

— Сын, и я читал и Пушкина, и Лермонтова, и Толстого тоже. Знаешь, в чём правда? Они помещиками были, и на каждого работало по триста человек. А на тебя кто будет работать? Ты же с голода умрёшь.

— А Горького ты знаешь, папаша? — парировал сын.

(Он звал отца папашей; в те годы подобное обращение ещё не имело иронической коннотации.)

— Читал мало, но читал, — отвечал отец. — Он среди остальных, как белая ворона, он — одинок, вокруг чужая стая. И ты будешь одинок. Ничего нет страшней одиночества.

К этому времени Есенин не написал ещё ни одного стоящего стихотворения. Если бы он, глотнув эссенции, не выжил, о нём и слова не было бы в самой обширной литературной энциклопедии. Однако его убеждённость в собственном — грядущем! — даре была настолько огромна, что отца он всё равно не послушал.

«Посмотрим», — сказал.

К Марии Бальзамовой в гости Есенин не ехал по той же причине: голову ему, может, и хотелось склонить — но стихи-то важнее. Тут его ждёт неизбежная слава, а там что, в деревне Калитинка? Лучше бы она сама приехала, что ей стоит. Непонятно только — куда.

…Но как минимум про необходимость «стаи» отец угадал.

Бальзамовой хотелось определённости. Она спрашивала, любит ли он её. Он отвечал, что любит, и даже обещал: «…настанет день, когда я заключу тебя в свои горячие объятия».

Однако точной даты не называл.

Написал только, что «должен влачить те же суровые цепи земли, как и другие поэты».

В какой-то момент Бальзамова начала волноваться, всё ли у него в порядке со здоровьем.

Есенин устроился на работу в контору книготоргового общества «Культура» — поближе к литературной жизни и литераторам, которых надеялся увидеть, узнать лично.

Но ни с кем познакомиться пока не удавалось.

Жил по-прежнему у отца — ни на какое другое жильё денег не было, хотя Мане сообщал, что заселился при своей конторе и ведёт самостоятельный быт.

Отправил стихи на конкурс Надсона и безрезультатно ждал ответа.

В письмах Григорию Панфилову появляются явные намёки на необходимость свержения самодержавия.

Ни в чём не повинную Бальзамову — и ту пугал: «Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он заплатит вам за все свои унижения и оскорбления?»

«Он» — это трудовой народ; но кому это «вам»? Учительнице из села Калитинка?

При этом Есенин писал ей, что нравственным идеалом для него является Христос.

Совсем ненадолго он увлечётся толстовством и вегетарианством. Даже шоколад перестанет есть.

Бальзамова время от времени от него уставала и явственно намекала: если нужна — приезжай, если нет — отстань.

Рассердившись, он прекратил с ней переписку и похвалился Панфилову: «Письмами её я славно истопил бы печку, но чёрт меня намекнул бросить их в клозет. И что же… Бумага, весом около пуда, всё засорила, пришлось звать водопроводчика».

Тем временем у Александра Никитича появляется мысль спровадить сына к дяде Ивану, обосновавшемуся в Ревеле, — а то совсем с ума сходит со своими стихами. Водопровод к тому же испортил.

Но Сергей и на это в ответ: нет.

Отец ему: ну тогда и иди прочь с квартиры, раз такой самостоятельный.

Под Новый, 1913 год Есенин поссорился ещё и с Панфиловым, написав ему: «Что вы спите?» — от имени как бы проснувшегося для новой жизни. Гриша обиделся.

Сергей остался совсем один, впору снова эссенцию пить.

И тут, в январе 1913-го, запропавшая Бальзамова снова прислала ему доброе письмо.

Сергей был вне себя от радости, тут же выдав ей чуть иную, нежели Панфилову, версию случившегося: «Я подумал, что я тебе причинил боль, а потому ты со мной не желаешь иметь ничего общего. С тяжёлой болью я перенёс свои волнения. Мне было горько и обидно ждать это от тебя. Ведь ты говорила, что никогда меня не бросишь. Ты во всём виновна, Маня. Я обиделся на тебя и сделал великую для себя рану. Я разорвал все твои письма, чтобы они более никогда не терзали мою душу».

Бальзамова пожала плечами: виновна, не виновна — какая разница; главное, что в финале послания Сергей пишет: «Любящий тебя Есенин», — и ответила ему ласково: не бросаю, не бросаю, не бросаю, — надеясь, на то, что он, наконец, соберётся с силами и сделает какие-то разумные предложения.

Вместо этого в следующем письме от Сергея прочла: «Ведь ты знаешь, что случилось с Молотовым (герой повести Помяловского „Мещанское счастье“. — 3. П .). Посмотри, какой он идеалист и либерал, и чем кончает. Эх, действительно, что-то скучно, господа! Жениться, забыть все свои порывы, изменить убеждениям и окунуться в пошлые радости семейной жизни».

Бальзамова была не согласна с тем, что жениться означает «изменить убеждениям», да и радости семейной жизни вовсе не считала «пошлыми», но в спор вступать не стала.

В январе заскучавший и тоже одинокий Панфилов первым возобновил переписку с Есениным.

В феврале Сергей потерял работу в книготорговом товариществе. Написал Грише, что попал в «тяжёлые тиски отца»; вернулся в Константиново, улёгся читать и думать; но мать засидеться не дала и через пару недель снова погнала в Москву.

Отец нашёл своему Сергею новую работу: в типографии «Товарищество И. Д. Сытина»: сначала, на испытательном сроке, подчитчиком, а затем — корректором. Благо, по письму у Есенина всегда было «отлично».

Типографские работники запомнили Сергея таким: «Был он заносчив, самолюбив, его невзлюбили за это».

Отец с ним мучился.

Зато Сергей, наконец, нашёл себе компанию, где его приняли и оценили: сблизился с большевистской ячейкой, состоявшей из рабочих.

Типографские с удивлением заметили, что рабочие привечают этого высокомерного херувима и ласково зовут Серёжей.

Вскоре Есенин угодил в историю.

По итогам событий 1905 года представители РСДРП(б) в количестве шести человек прошли в Государственную думу, её депутатами стали также семь меньшевиков.

Вскоре между большевистскими и меньшевистскими думцами начались склоки.

Одной из форм реакции на них стало письмо пяти групп рабочих с разных предприятий, осуждавшее меньшевиков, выступающих против большевистской фракции.

В числе подписей обнаружилась и есенинская. Мало того что сам подписал — ещё и других агитировал подписывать.

Несмотря на своё присутствие в Думе, большевики являлись безусловными противниками действующей власти: память о баррикадах пятого года и боях в центре Москвы была ещё свежа.

Копии «письма пятидесяти» тут же попали в Департамент полиции и в Московское охранное отделение. Вычисляя всех подписавших, понемногу добрались и до него. Пытаясь разузнать, кто именно подписал письмо, жандармы проверили, сколько всего в Москве живёт Есениных. Оказалось — 200 человек.