Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

В следующей, третьей книжке «Мирка» есенинский перевод из Тараса Шевченко (в 1914-м исполнилось 100 лет со дня его рождения, и Россия пышно отмечала юбилей одного из своих национальных поэтов). Стихотворение «Село» — единственный случай, когда Есенин выступает как переводчик. Собственно, переводить там почти нечего: на русском стихотворение практически идентично малороссийскому оригиналу. Сложно было «Цвітуть сади, біліють хати. / А на горі стоять палати» перевести как-нибудь иначе, кроме «Цветут сады, белеют хаты, / А на горе стоят палаты».

В четвёртом «Мирке» появляется стихотворение Есенина «Пасхальный благовест»: «Колокол дремавший / Разбудил поля…»

Восхитительной находкой Есенина стало постепенное полноценное и органичное вовлечение в поэтическую речь крестьянского бытового, песенного, обрядового лексикона и славянской мифологии, если не сказать космогонии.

В чём отличие Есенина от его предшественников?

Алексей Кольцов, происходивший из зажиточных мещан, долгое время работавший, как и отец Есенина, приказчиком, в большей степени обращён именно к русской песне. В этом смысле он являлся в самом лучшем смысле стилизатором, продолжая линию Нелединского-Мелецкого, Дельвига, Дмитриева, Фёдора Глинки и в конечном счёте Пушкина. Кольцов был родом из Воронежа, юность провёл, закупая с отцом скот у крестьян, а потому крестьянскую речь знал доподлинно — и за счёт этого добился удивительных поэтических результатов.

Характерно, что в юношеских письмах Есенина чаще всего упоминается именно Кольцов; следом по числу упоминаний идут Надсон и Лермонтов.

Другой крестьянский поэт, ярославского происхождения, тоже в своё время переехавший в Москву к отцу-лавочнику, — Иван Суриков — научил Есенина той самой удивительной и чистейшей бесхитростности; достаточно сказать, что «Белая берёза / Под моим окном…» написана в том же размере и могла бы продолжить классическое суриковское «Вот моя деревня; / Вот мой дом родной. / Вот качусь я в санках / По горе крутой…»

Суриков пошёл дальше Глинки и Кольцова — не только начав работать с классическим фольклором, но и создав жанр «городского романса»: сентиментальных историй о трудной доле простого человека. Являясь в этом смысле новатором, Суриков вместе с тем оставил за пределами своего творчества колоссальное мифопоэтическое народное наследие.

Явлению Клюева и Есенина в русской поэзии предшествовал необычайный успех поэтической книги сборника 1906 года «Ярь» Сергея Городецкого. Городецкий обратился к славянской мифологии, неожиданно для себя зачерпнув из самых глубин народной прапамяти. Собственно, к мифологии его поэзия имела отношение только в «музыкальном» смысле, но не в глубинном, природном: после своих поездок в псковские земли Городецкий что-то воспринял на слух, но едва ли глубоко осознал. Явление его было неожиданным, взлёт — стремительным, но краткосрочным, а слава — мимолётной, почти случайной.

Предчувствующая невиданные катаклизмы и катастрофы, зреющие внутри, Россия нуждалась не в стилизации, а в сокровенном слове, в ответе.

Многим тогда казалось, что явится из самых недр мужик и всё объяснит.

Таких мужиков будет несколько — от Григория Распутина до Клюева и Есенина.

«Пишу на своём, рязанском языке», — сообщит, знакомясь с Клюевым, юный Есенин, нарочито упрощая себя.

Он писал не на рязанском языке, а на русском народном.

Светская поэзия за 200 лет существования в России так и не смогла принять в себя крестьянскую речь полноправно, а не на правах гостьи, разодетой под румяную крестьяночку или просителя в лаптях.

Между прочим, городские жители в 1812 году составляли 4,5 процента от общего числа населения, в 1851-м — менее восьми, а в 1914 году — 15 процентов; по этому показателю Россия занимала одно из последних мест среди крупнейших и развитых государств.

Но литература по-прежнему создавалась для городского читателя и на «городском» языке. Нужно было это исправлять — читатели заждались гостя из родной стороны.

В автобиографиях Есенин считал необходимым упомянуть, что он прошёл вольнослушателем два курса обучения в Московском городском народном университете А. Л. Шанявского, в группе общественно-философских наук.

Университет не выдавал ни аттестатов, ни даже справок о прохождении обучения. Экзамены сдавать там тоже было необязательно. Строго говоря, образованием в полном смысле слова это считать нельзя.

Однако лекции там читала московская профессура высшего уровня.

Университет был в те годы знаменит; именно поэтому Есенин во всегда кратких и больше прокладывающих необходимую для него канву, чем реально повествующих о его жизни автобиографиях считал важным о нём упомянуть.

Есенин появился там то ли в конце 1913 года, то ли уже в 1914-м. Его конспектов не сохранилось; ни одного упоминания о том, какие именно лекции он посещал, тоже нет.

Скорее всего, Есенин слушал лекции Павла Сакулина по русской литературе середины XIX века и, возможно, курс Матвея Розанова по истории литературы эпохи Возрождения и западной литературы XIX века.

Кто только не заходил в университет Шанявского в качестве вольнослушателя!

Один из преподавателей, Александр Кизеветтер, вспоминал: «Я видел там сидящими рядом офицера Генерального штаба и вагоновожатого городского трамвая, университетского приват-доцента и приказчика от Мюра и Мерилиза, даму с пушистым боа на шее и монаха в затрапезной рясе». Товарищ Есенина по нелегальной работе Георгий Пылаев, он же Скакун, тоже там обучался.

К написанному выше добавим воспоминания учившегося вместе с Есениным поэта Дмитрия Семёновского: «Бывали тут два бурята с кирпичным румянцем узкоглазых плоских лиц. Появлялся длинноволосый человек в белом балахоне, с босыми ногами, красными от ходьбы по снегу».

Ну и наконец: «кукольно красивый», безупречно одетый молодой поэт и его подруга Анна. В марте 1914 года они начнут жить вместе.

Снимут квартирку. За жильё будет платить она.

Есенин все имеющиеся у него деньги тратил на книги и журналы.

Изряднова никогда не будет на него обижаться.

Для всех женщин Есенина — Зинаиды, Екатерины, Надежды, Айседоры, Галины, Софьи — будет характерно понимание того, с кем их связала судьба. Ни одна из них после его ухода не станет сводить с ним счёты, каждая к памяти о нём отнесётся бережно.

Но Анна Изряднова — случай какой-то совсем русский: тихий, безропотный и смиренный.

Скорее всего, Изряднова была его первой женщиной.

«Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа — он весь светился» — таким она запомнит Сергея.

«Нетронутая, хорошая душа» — как бережно и точно подобраны слова.