Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Как ни удивительно, но во всех издательствах, куда он до «Берёзы» носил стихи, сидели толковые редакторы: сотню раз Есенин предлагал к печати свои подражательные вирши — и ничего не брали. Но едва у него что-то получилось — и вот вам, пожалуйста, полюбуйтесь: журнальный номер, ещё краской пахнет.

Любопытно, что Есенин тогда к фамилии своей относился с пренебрежением. Это потом он будет фамилией гордиться, а в 18 лет она не казалась ему благозвучной: все вечно переспрашивали: Как? Ещё раз, как? Осенин? Весенин? Осинин?

Может быть, тут ещё накладывали отпечаток трудные отношения со всеми остальными Есениными.

В те дни, когда у него первый раз взяли стихотворение в печать, Есенин всерьёз раздумывал, как ему подписаться: Метеор? Ористон? Аристон? (Последнее слово означало германский музыкальный ящик — «Aristonette».)

Так только лошадей стоило называть.

«Берёзу» Есенин подписал: Аристон .

Возможно, здесь ещё сыграло роль то, что любимый юным Есениным Гаршин подписал свою первую поэму: Агасфер.

Аристон, Агасфер…

Редактор этот претенциозный псевдоним поначалу снял: «Сергей, взгляните на собственные стихи: „И стоит берёза в сонной тишине“, — слышите, нет? Тишина! сонная! сельская! русская! А подпись: Аристон, ящик этот немецкий. Невозможно! Диссонанс!»

Но упрямый Есенин настоял на Аристоне.

Вскоре, однако, по настоянию редактора Есенин всё-таки одумается и при последующих публикациях начнёт подписываться собственным именем.

Редактор избавил Есенина от многих неприятностей и казусов.

Скоро начнётся огромная война с Германией, и неприязнь к немцам выльется в натуральные фобии; в этой ситуации подобный псевдоним был бы совсем некстати.

Или вообразите себе, как Есенин пришёл к Блоку (это вскоре случится):

— Здравствуйте, я из рязанской деревни, пишу стихи.

— Как вас зовут?

— Меня зовут Аристон. Вообще — Сергей. Но называйте меня Аристон, чтоб не путаться. Или Метеор, если так удобнее.

Только представьте себе реакцию Блока:

— Что ж, Метеор, входите. Или, если угодно, влетайте.

Жизнь Есенина окажется не столь длинна, чтобы ему пришлось хоронить друзей и близких.

Родители, жёны и дети, почти все друзья Есенина переживут.

Гриша будет одним из немногих, кого переживёт он.

С Панфиловым познакомились ещё в Спас-Клепиках, тот учился годом старше.

Отец Гриши, Андрей Фёдорович, как и отец Сергея, служил приказчиком — но у местного, спас-клепиковского купца.

Мать, Марфа Никитична, вспоминала: «Из школьных товарищей сына я особенно полюбила Серёжу Есенина. Может, потому что видела, как он тоскует по дому, по материнской ласке. Вот я и жалела его, как родного. В доме у нас всегда было полно молодёжи… Зимними вечерами засиживались они допоздна. Пели, играли, танцевали, а иногда сидели тихо, кто-либо читал, другие слушали…»

С тех пор как Сергей переехал в Москву, переписывались.

Гриша любил его по-настоящему, бережно — интересуясь его судьбой сильнее, чем своей. Есенин в переписке больше рассказывал, Панфилов больше расспрашивал.

Осенью 1913-го Есенин даже не предполагал, что у Панфилова обострение чахотки и жить ему осталось совсем чуть-чуть.

В январе 1914-го, судя по письмам, он уже всё знает и старается извиниться: «Дорогой Гриша, ты подумаешь, что я совсем забыл тебя, но напрасно. Ты не можешь себе представить, до чего сейчас возбуждена моя душа».

В следующем письме: «Последнее время я тоже свалился с ног». (У Есенина, если верить его утверждению, в те дни часто носом шла кровь.) Едва ли это «я тоже», направленное умирающему товарищу, свидетельствует об отсутствии чуткости и такта; скорее наоборот — он пытался, как умел, успокоить, отвлечь.

В феврале Панфилов позвал Есенина в гости — хотел проститься.

Есенин ответил: «…приехать не могу, есть дела важные…»

Пообещал прислать журнал со своими стихами.

Гриша умер 25 февраля 1914 года.

2 марта отец Гриши напишет Есенину, вспоминая совсем недавнее:

«Я прихожу в 6 часов вечера, первым его вопросом было: „А что, папа, от Серёжи письма нет?“ Я отвечаю — нет. „Жаль, говорит, что я от него ответа не дождусь. А журнал-то прислал?“ Я сказал — нет. „Скверно — повсюду неудача“…

Серёжа, он умер мучеником, до того болезнь иссушила его, что у него осталась одна кожа да кости; две недели лежал в постели и не поднимался, приходилось нам его, бедняжку, поднимать и кормить из чайной ложки…

По нескольку раз перечитывал твои письма и любовался твоим портретом».

Отец попросит Сергея прислать в память о сыне какие-то слова, быть может, эпитафию в стихах.

Есенин даст старое своё стихотворение: «Покойся с миром, друг наш милый, / И ожидай ты нас к себе» [4] «К покойнику» (1911). .

Эти строчки и попадут на памятник Грише. Плохие, конечно, зато от товарища, каких свет ещё не видывал.

От дружбы своей с Есениным Панфилов, в отличие от многих последующих его приятелей и товарищей, точно ничего не имел и не искал.

Дождался первой публикации, проводил Серёжу от спас-клепиковских ворот и злых шуток про пастушка, от которого ждут стишка, до входа в настоящую литературу — и ушёл сам; только вот журнал не успел в руках подержать.

Без Гриши Есенину было бы намного сложнее.

Но всякая смерть помимо того, что она — боль, ещё и — наказ.

Смерть приказывает: иди.

В 1914 году — вдруг явится тот самый златоглавый отрок.

Необъяснимым образом возникнет словно бы ниоткуда.

Выяснится, что он, до «Берёзы» своей не написавший в буквальном смысле ни одной стоящей строки, откуда-то знал о своём неизбежном даре.

Не пустопорожние амбиции вели его, а неумолимая сила предназначения.

Откуда отцу было догадаться, что за всем этим беспутным поведением сына стоит не столько дурость, сколько то, чему сын противиться не мог.

Оттого всё происходящее с этим юношей выглядело столь странным, а то и пугающим: это были родовые схватки.

Чтобы написать всё то, что написал и чем славен на весь свет Сергей Есенин, ему понадобится 12 лет: с начала 1914 года до декабря 1925-го.

Во второй, февральской книжке журнала «Мирок» за 1914 год опубликованы очень скоро ставшее классическим детское стихотворение «Поёт зима, аукает…» (под названием «Воробышки») и стихотворение «Пороша»:

Второе — на мотив пушкинской «Зимней дороги»: «По дороге зимней, скучной / Тройка борзая бежит…» — но всё ведь не Надсон; да и получилось в итоге ещё одно замечательное стихотворение для детских и юношеских антологий.