Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Как правило, никто из знавших его ничего, кроме хорошего, о нём не говорит.

Николай Тихонов: «…Эрлих, встретившись первый раз с Есениным, так был им взволнован и потрясён, что с того дня стал сближаться с ним, и наконец это сближение закончилось большой и настоящей дружбой… Я знал его в комнатах, где спорят о стихах, или рассказывают разные истории, или поют народные песни, до которых он был большой охотник. Я знал его за дружеским столом, на лыжной прогулке, в ладожских лесах, в приневских болотах, на жарких писательских собраниях. Но лучше всего я его помню среди снегов Кавказа — весёлого, маленького, с огромным мешком за плечами, загорелого до черноты, смертельно уставшего и всё же смеющегося, с восторженным лицом смотрящего на всё необыкновенное вокруг себя… он оказался добрым товарищем. С ним можно было не опасаться трудностей горного путешествия…»

Матвей Ройзман: «Вольф Эрлих был честнейшим, правдивым, скромным юношей».

Безусловно, в последние два года жизни Есенина Эрлих был самым близким его товарищем. Все это отлично знали.

Галина Бениславская 16 июля 1925 года писала Есенину: «Из твоих друзей — очень умный, тонкий и хороший — Эрлих».

Сам Есенин подписал ему одну из своих книг так:

«Милому Вове и поэту Эрлиху с любовью очень большой».

Всё дурное про Эрлиха сочинили спустя полвека после его смерти. Буквально — из головы. Из ниоткуда. Для пущей убедительности.

И теперь Эрлих — чекист. Всех координировал.

А чего ж он, раз такой чекист и всё готовил, комнату не нашёл для Есенина, хотя тот об этом его просил, ещё находясь в психиатрической лечебнице?

Эх, люди…

Справка Центрального архива Министерства безопасности Российской Федерации: «Проведённой проверкой установлено, что Эрлих В. И. и Устинов Г. Ф. по учётам сотрудников органов госбезопасности Управления кадров МБ РФ в картотеке сотрудников ОГПУ — НКВД Государственного архива РФ (бывший ЦГАОР СССР) не значатся. Эрлих, по имеющимся сведениям, проходил службу в пограничной охране».

На сегодняшний день нет никаких хоть сколько-нибудь весомых оснований подозревать Вольфа Эрлиха в чём бы то ни было.

Возникает неловкое чувство, когда вроде бы верующие люди огульно, с использованием несусветных оскорблений, набрасываются на человека, расстрелянного в 35 лет и не способного защитить свою честь.

Они действительно думают, что таким образом спасают Есенина?

В 1928 году Эрлих написал стихи:

По трезвом размышлении нельзя взять в толк, к чему вообще Есенина нужно было тянуть на четырёхметровую высоту.

Он мог перерезать себе вены в ванной. Мог с крыши прыгнуть. Мало ли на свете несчастных случаев или куда менее затратных способов самоубийства.

Нет, надо выбрать самый сложный.

Согласно некоторым версиям, труп принесли завёрнутым в ковёр.

(Гостиница! Гостиница, полная жильцов!)

Хотели бы убить — бросили бы в Неву. Или клиент угодил бы под машину: пьяный, что взять? Так хоть один водитель был бы в деле, а не половина Ленинграда.

Зачем эта комедия с вовлечением нескольких десятков людей, которых принудили писать воспоминания, подделывать документы, доставать липовые справки, расширяя, расширяя, расширяя круг вовлечённых?

Да ни за чем.

Вопиющая неприятность для авторов версий: есенинский номер был заперт изнутри.

Убийцы должны были в таком случае уйти через окно — но оно было закрыто.

Что же предлагают конспирологи?

О, это любопытно.

Нам говорят, что есть такие специальные отмычки, которые позволяют запирать дверь так, чтобы ключ оставался внутри.

Здесь есть взрослые люди, способные этому поверить?

Значит, в комнате прибираться толком не стали — каждый второй автор версий пишет, что убийцы «торопились» (на полу, к примеру, остался лежать канделябр); но поковыряться с отмычкой не поленились.

Шум же стоял! Драка! А в гостинице, повторяем, 150 человек находятся! Есть партийцы, которые вообще там постоянно живут! Какие, к чёрту, отмычки — захлопнули бы дверь и унесли ноги поскорей.

Именно невозможность незаметно устроить погром в номере в ночное время заставляет авторов версий «переселять» Есенина то в призрачную тюрьму по соседству, то вообще к Эрлиху домой.

Но жил он всё-таки в «Англетере», и с этим обстоятельством ничего не поделаешь.

Никто не слышал ни драки, ни погрома, ни тем более выстрела Есенину в лицо по одной опять же элементарной причине: не было ни драки, ни погрома, не выстрелов.

Толкнулся ногами — упал один или два предмета. Шум — на одно мгновение.

Сосед за стеной вздрогнул и перевернулся на другой бок.

Почему на место происшествия приехал обычный милиционер?

Комментирует старший прокурор Генеральной прокуратуры Российской Федерации Н. Н. Дедов: «Когда поступает сообщение о самоубийстве или обнаруживается труп умершего в парке, то на место преступления выезжает не полковник милиции, не старший следователь, а выезжает тот, кто обслуживает этот участок. Были ли основания направлять в гостиницу крупного специалиста? Я думаю, не было. Потому что вряд ли работники милиции Ленинграда воспринимали Есенина как выдающуюся личность. То есть всё шло обычным порядком».

Часто пишут о том, что акт о смерти Есенина написан с вопиющими нарушениями.

Да, действительно, там не указано время начала и окончания осмотра; не описана верёвка, не отмечено, как именно она была прикреплена к трубе, не измерена высота тумбы.

Горбов работал в милиции около двух лет — не самый серьёзный срок. В наши дни сотрудники, проработавшие в органах менее трёх лет, вообще не допускаются к выполнению подобных заданий. Но тогда время было другое: милиция создавалась практически с нуля, люди с многолетним опытом службы были наперечёт.

Тем не менее Н. Н. Дедов констатирует: «Сама процедура: как проведено дознание, как вынесено решение — соответствует закону, действовавшему в то время: Уголовно-процессуальному кодексу 1922 года».