Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Если бы Есенин не явился обратно с новой кипой ещё более крепких, сияющих, чарующих стихов, вспомнили бы его? Разве что кто-нибудь, один из мимолётных знакомцев, потягиваясь со скуки, спросил сквозь зевоту:

— …А этот, который выткался на озере и матерные частушки орал, — куда подевался?

— Говорят, то ли утонул, то ли спился.

— Да нет, ничего такого. Корову себе завёл и доит её…

— Что, вот прямо рукой доит, сам? Хм…

Заехав к Анне и сыну — кажется, в последний раз она запомнила его любящим и ласковым, — Сергей укатил в Константиново повидаться с роднёй накануне призыва.

В Константинове тогда случился падёж скота — ящур. Крестьяне лечили коров заговорами и мазали им языки дёгтем. Скотина всё равно дохла.

2 мая из своей Олонецкой губернии Есенину ответил Клюев: «Мне многое почувствовалось в твоих словах — продолжи их, милый, и прими меня в сердце своё».

Совсем недавно другой крестьянский поэт, Александр Ширяевец, рискнул в письме Клюеву пожаловаться на одиночество, на что получил ответ совсем неожиданный. «В феврале, — писал Клюев своему корреспонденту, которого в глаза не видел, — был в С. П. Б. Клычков, поэт из Тверской губернии, из мужиков, читал там в литературном интимном театре под названием „Бродячая собака“ свои хрустальные песни, так его высмеяли за то, что он при чтении якобы выставил брюхо, хотя ни у одной петербургской сволочи нет такого прекрасного тела, как у Клычкова. Это высокий, с сокольими очами юноша, с алыми степными губами, с белой сахарной кожей…» И дальше этот олонецкий усатый морж решает в письме безо всяких обиняков рыбку подцепить — а вдруг выйдет толк: «Для меня очень интересна твоя любовь и неудовлетворённость ею. Но я слыхал, что в ваших краях сарты прекрасно обходятся без преподавательниц из гимназий, употребляя для любви мальчиков, которых нарочно держат в чайных и духанах для гостей. Что бы тебе попробовать — по-сартски, авось бы и прилюбилось. Только обязательно напиши мне о результатах».

Ширяевец озадачен, о чём немедленно сообщает Клюеву в письме, а тот спокойно отвечает: «Встречался я с Клычковым, и всегда мы с ним целовались и дома, и на улице… Увидел бы я тебя, то разве бы удержался от поцелуев?»

Есенин на следующее клюевское письмо долго не отзывался.

Клюев писал ему: «Что же ты, родимый, не отвечаешь на мои письма?.. Я очень люблю тебя, Серёжа, заочно, — потому что слышу твою душу в твоих писаниях — в них жизнь, невольно идущая. Мир тебе и любовь, милый».

Есенин и сам был ласковый до сентиментальности, но этот слишком уж мягко стелил.

Сообщил ли кто Есенину про наклонности Клюева или ещё нет, но особенного выбора у него не было.

Литературная Москва выглядела, как пруд стоячий, а в Петрограде пути всё равно вели либо в салон Ивнева с ехидными томными юношами, либо к Городецкому, который задумал тогда общество «Краса», чтоб вести издательскую и концертную деятельность с новокрестьянскими или не чуждыми народничества литераторами.

Влияния Городецкого Клюев опасался особенно сильно, отчего в письме просил Серёжу дословно пересказать, что именно говорил ему Сергей Митрофанович.

Клюеву надо было добычу у Городецкого перехватить.

Ни Городецкий, ни Клюев ещё не знали, с кем дело имеют.

Войну, именуемую ныне Первой мировой, тогда называли Второй отечественной — считая первой войну 1812 года и находясь в убеждении, что вторая завершится так же. Как единственный сын в семье Есенин до какого-то момента имел льготу первого разряда, согласно которой мог быть призван только в местное ополчение; таких, как он, именовали «ратниками государственного ополчения второго разряда». Однако эту льготу государство предполагало снять.

Смотр на призывном участке в Рязани назначен был на 20 мая, после чего Есенин мог сразу уехать на фронт.

Написал Бальзамовой — позвал к себе на проводы.

Накануне отъезда в Рязань Есенин с другими рекрутами, как полагается, напился и ходил по деревне с ливенской гармонью, пел песни. Отстав от приятелей, угодил на незнакомых мужиков, повздорил с ними, подрался: ливенку ему разорвали и разбили голову. Вернулся к своим и подговорил рекрутов выловить бивших его мужиков…

Так и сделали.

Наутро оглядывал себя — похмельного, битого — и думал: «Это я только что в петроградских салонах стихи читал? Или кто-то другой?»

В положенный день явился в Рязанское уездное по воинской повинности присутствие и прошёл медкомиссию.

Здесь-то и выяснилось, что он… близорукий.

Сверстники его отправились на фронт, а он, пусть и временно, домой.

В деревне подслеповатый человек именовался «поникой». Той весной Есенин само слово «поника» повторял не без удовольствия, будто его этим недугом наградили.

Если недуг всё-таки был.

Никаких сведений о есенинском зрении не сохранилось. Очков он точно не носил и даже не примерял. В мемуарах не описывается ни одного случая, когда Есенин что-то не разглядел или обознался при встрече со знакомым.

Можно предположить, что справка о близорукости была получена за мзду, но никаких доказательств этому нет.

Бальзамова в Рязань не явилась, но Есенин всё равно чувствовал себя радостно и обнадёженно.

Он решает взяться за прозу. Разом напишет два рассказа — «У белой воды», «Бобыль и дружок» — и начнёт повесть «Яр». Всё казалось возможным: если стихи получились, отчего бы и прозе не состояться?

Тогда многие мастера, за исключением Блока, писали и стихи, и прозу: Мережковский и Гиппиус, Сологуб, Брюсов, Белый, Бунин, Горький. Рюрик Ивнев — и тот к прозе примерялся.

Есенин зовёт в гости своего нового товарища Леонида Каннегисера. Марина Цветаева видела их вместе в Петрограде и залюбовалась обоими до временной потери дыхания: «Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира… Лёнина чёрная головная гладь, есенинская сплошная кудря, курча, есенинские васильки, Лёнины карие миндалины».

Леонид, сын состоятельного инженера-судостроителя Самуила Каннегисера и врача Розы Сакер, был на год младше Есенина.

Учился на экономическом отделении Политехнического института и писал стихи — эгофутуристического толка, лёгкие и остроумные.

Поэтический круг общения его был совершенно определённый: Михаил Кузмин, Рюрик Ивнев и вся их прелестная компания. Имелся у Лёни брат Лёва, не скрывавший, что он гомосексуалист.

Однако сам Леонид придерживался традиционных взглядов на отношения полов и на тот момент переживал бурный роман с актрисой Ольгой Гильдебрандт.

В отличие от, скажем, Георгия Иванова он увидел в Есенине не обучившегося стихосложению полотёра, а ту самую Русь, в которую был влюблён всем сердцем.