Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Они даже не целовались ни разу.

Но всё уже закрутилось, завертелось; остановиться не было сил.

Думала Райх недолго: видимо, обратила внимание, что Есенин необычайно огорчён, — и решила всё разом исправить.

Сначала, чуть улыбаясь, кивнула головой. Есенин в ответ непонимающе тряхнул своими золотыми кудрями:

— О чём ты? Что имеешь в виду? Скажи словами!

Рядом уже сидел Ганин.

Зинаида твёрдо произнесла:

— Да.

Ганин поначалу удивлённо, а потом, словно о чём-то разом догадавшись, оглядел их.

Есенин не сводил с Зинаиды глаз. Та чуть покусывала губу.

Уже из Вологды Райх отбила отцу телеграмму: «Вышли сто, венчаюсь».

Ганин не стал устраивать сцены: Райх даже не намекала на возможность их сближения — ну пусть хоть Есенину повезёт.

Венчаться решили немедленно.

У Зины оказался отличный отец: даже не спросив, на кого пал выбор дочери, выслал деньги.

Хватило на обручальные кольца и оплату венчания. Нарядиться Зинаиде было не на что. Она стояла перед аналоем в белой блестящей кофточке и чёрной шуршащей юбке.

Венчались 30 июля 1917 года в древнем храме Святых Кирика и Иулитты Толстиковского церковного прихода Вологодского уезда. Шафером со стороны невесты был Ганин — и это трогательно, как в какой-то либо очень плохой, либо очень хорошей повести.

Букет невесте Есенин нарвал на лужке по дороге к храму.

Ночевали у кого-то из ганинских родственников.

Есенин был уверен, что Зина невинна. Для него это было крайне важно. Даже успел до венчания спросить, так ли это. Она соврала, что так, — куда ей было деваться?

Есенина несказанно удивило, что это оказалось неправдой. У его 23-летней жены уже были мужчины.

Вернувшись в Петроград, вместе они не поселились.

Райх жила на 8-й Рождественской, Есенин на Литейном проспекте, дом 49, — не один, а в компании левых эсеров, бывших подпольщиков. Среди них он чувствовал себя вполне органично. Не хуже, чем с молодой женой.

Раздора между ними пока не случилось — просто договорились друг другу «не мешать».

Но визит вежливости родителям Райх всё-таки следовало нанести — в конце концов, отец должен был знать, куда ушли его 100 рублей.

В конце августа молодожёны отправились в Орёл.

Дед Зинаиды Райх потом расскажет: «…приехали трое в Орёл, Зинаида с мужем и какой-то белобрысый паренёк. Муж — высокий, темноволосый, солидный, серьёзный. Ну, конечно, устроили небольшой пир. Время трудное было. Посидели, попили, поговорили. Ночь подошла. Молодым я комнату отвёл. Гляжу, а Зинаида не к мужу, а к белобрысенькому подходит. Я ничего не понимаю. Она с ним вдвоём идёт в отведённую комнату. Только тогда я и сообразил — муж-то белобрысенький. А второй — это его приятель».

Вторым был Ганин.

Рассказ деда передаёт одну важную есенинскую черту: при всей своей кажущейся ласковости с женщинами, в том числе с прекрасной Зинаидой, он вёл себя сдержанно, по-крестьянски, даже, быть может, несколько отстранённо. Мало кто вспоминал Есенина наглядно заботливым по отношению к очередной своей жене или подруге.

После Орла, в середине сентября, они всё же поселились вместе — второй этаж дома 33 по Литейному проспекту, две комнаты в квартире 2, окна во двор.

Начиналось всё в какой-то степени идиллически.

Есенин ночами работал, вставал поздно, долго умывался и растирал себя полотенцем. Он был очень чистоплотен.

Владимир Чернявский — пожалуй, в то время лучший друг их семьи — описывал быт молодых так: «Жили они без особенного комфорта (тогда было не до этого), но со своего рода домашним укладом и не очень бедно. Сергей много печатался, и ему платили как поэту большого масштаба. И он, и Зинаида Николаевна умели быть, несмотря на начавшуюся голодовку, приветливыми хлебосолами».

Райх отлично готовила; Есенин потом не раз об этом вспомнит. Борщ у неё получался особенно вкусным. Она стряпает — он смотрит: семья.

Сергей с удовольствием рассказывал приходящим к ним в гости и про путешествие к Соловкам, и о поездке в Орёл. Всё-таки это был первый его настоящий семейный опыт — с Изрядновой он едва ли прожил более двух недель кряду.

Блок однажды запишет в дневнике: «Есенин теперь женат. Привыкает к собственности». Здесь слышится мрачный юмор Блока: кажется, под собственностью он подразумевал Райх. Свою жену Блок собственностью не считал — в физическом смысле, но и себя самого ничьей собственностью тоже. Блок однажды лениво прикинул, что у него было от ста до трёхсот увлечений или случайных встреч.

Есенин потребовал, чтобы жена оставила работу в редакции «Дела народа» и занятия в скульптурной мастерской:

— Может, там у вас ещё и голые натурщики есть? Тебе надо рожать, а не заниматься не пойми чем.

22-летний муж сказал как отрезал.

В «Дело народа» сходил сам и объявил:

— Больше она у вас работать не будет.

Из эсеровской партии тоже велел выйти.

Есенин оказался очень ревнивым.

Райх, наверное, была немного озадачена — с виду такой лучистый мальчик, а смотри-ка.

Она всё сделала, как сказал муж, тем более что немедленно забеременела, чуть ли не в первые дни совместной жизни.

«Но в ней дремали вспыльчивость и резкая прямота, унаследованные ею от отца», — напишет позже их дочь Татьяна.

Два стихийных характера — Зинаиды и Сергея — неизбежно должны были задеть друг друга краями.

Но какое-то время протянули почти безоблачно.

Однажды Есенин отправился знакомиться с Петром Орешиным, вернувшимся с фронта, где исключительной храбростью заработал два георгиевских креста.

Душевно поговорили. Пётр предложил ему остаться ночевать — уже была глубокая ночь, — но Сергей ответил:

— А жену кому?.. Я, брат, жену люблю! Приходи к нам… Да и вообще… Так нельзя… в одиночку!..

21 сентября праздновали день рождения Есенина. Свет в Петрограде отключили, но и керосиновая лампа с десятком свечей отлично освещала их компанию: Иванов-Разумник, Ганин, Орешин, художник Константин Соколов, двое соседей, с которыми познакомились и задружились.

(Чернявского не было — у него только что умер старший брат.)

Вина раздобыли, Зина ухитрилась наготовить угощений.

Свирская подошла чуть позже.

И тут в Есенине что-то взыграло.

Быть может, кто-то из гостей на Зину не так посмотрел или она на кого-то.

В отместку Сергей предложил Свирской выпить на брудершафт. Та не перевела предложение в шутку, а согласилась.

Поцеловались. Гости тактично посмеялись, Зина смолчала.

Есенин не унимался: в какой-то момент схватил Свирскую за руку — он называл ей Миной, настоящим именем, а не Марией — и, взяв свечу, увёл во вторую комнату.

Там уселся за стол и начал писать.

Свирская прислушивалась к голосам в соседней комнате, понимая, что у них тут подозрительно тихо, и через минуту не выдержала: