Рональд Рейган - Жизнь по-американски

На старших курсах «Юрики» моя тайная мечта окончательно сформировалась, но я понимал, что здесь, в глубинке Иллинойса, в 1932 году об этом не стоит даже и заикаться. Заявить о своем желании сниматься в кино было равносильно тому, как если бы я сказал, что хочу полететь на Луну: Голливуд и Бродвей в те годы отстояли от Диксона столь же далеко, как и Луна. Стоило мне только проговориться, что мечтаю об актерской карьере, как меня мгновенно выставили бы из колледжа.

Была у меня и другая идея. Действительно, до Голливуда или Бродвея мне было не добраться, чего нельзя сказать о Чикаго, центре радиовещания.

В те годы коммерческое радио уже начало завоевывать сердца американцев. Когда Эймос и Энди [12] Популярная юмористическая радиопередача с двумя ведущими. выходили в эфир, жизнь в городе приостанавливалась. Если вы находились в это время в кино, прожектор выключали, в зале зажигали свет, и по приемнику, установленному прямо на сцене, зрители молчаливо внимали новым приключениям героев.

Радио было волшебством. Это был театр разума. Оно заставляло напрягать воображение. Представьте только — вы сидите в своей гостиной и одновременно оказываетесь в самых пленительных местах планеты, наслаждаетесь историями о любви и приключениях, которые разыгрываются актерами столь живо, что кажется: это скрипнула ваша входная дверь или за вашим окном промчался всадник на коне. Печально, что выросло уже не одно поколение людей, которым так и не представится шанс почувствовать, что такое игра воображения, как это могли сделать мы.

Радио по мере усиления его влияния породило новую профессию — спортивного комментатора. Ведя репортажи с футбольных матчей, такие спортивные комментаторы, как Грэм Макнейми и Тэд Хьюсинг, стали столь же популярны, как и голливудские звезды, а нередко куда более известны, чем спортсмены, о которых они рассказывали.

В «Юрике» я слушал радиопередачи почти с религиозным фанатизмом, а временами, когда мы бродили без дела по ТКЭ, я подхватывал метлу и, изображая комментатора с микрофоном, заглядывал в раздевалки и брал веселые интервью у знакомых.

В июне 1932 года, закончив колледж, я вернулся еще на одно лето в Лоуэлл-парк, чтобы подзаработать и погасить свой долг за обучение.

На территории парка располагалась летняя гостиница под названием «Охотничий домик», в которую с удовольствием приезжали отдохнуть состоятельные семьи, в основном из Чикаго. Многие приезжали туда постоянно, из года в год, чтобы провести отпуск на природе. Несколько сезонов подряд я учил детей отдыхающих плавать, их отцы знали меня и в разговорах нередко предлагали помочь с работой, как только я получу диплом. Но депрессия диктовала свои правила: летом 1932 года мало кто мог воспользоваться отпуском, а среди тех, кто все же мог это сделать, некому было помочь мне с работой.

Правда, бывали и исключения из этих правил. Я познакомился в Лоуэлл-парке с бизнесменом из Канзас-Сити, который, по его словам, был связан с представителями самых различных деловых сфер. Он стал расспрашивать меня о моих планах. Признаться, что меня привлекает мир развлечений, я не мог — это прозвучало бы смехотворно. Однако мой новый знакомый упорно добивался ответа, настаивая на своем: «Все-таки вам придется сказать, чем вы хотели бы заняться».

Я так и не признался ему в своем увлечении сценой, но, вспоминая свои шуточные интервью с метлой вместо микрофона, ответил: «Ну так и быть, убедили. Я хочу стать спортивным радиокомментатором». (Признаться, я видел несколько кинофильмов, в которых спорткомментаторы играли самих себя, и надеялся хотя бы таким образом со временем войти в мир кино.)

И тут я получил самый лучший совет в своей жизни. Мой знакомый сказал, что с радио не связан, но, скорее всего, для меня это и к лучшему. Он может попросить кого-то из друзей подыскать мне работу; возможно, место и найдется, но и только. Лучше всего, если я с самого начала научусь устраивать свои дела сам. Затем последовал второй совет. Устраиваясь на радио, мне лучше не упоминать о своем желании стать спортивным комментатором. Напротив, нужно сказать, что я увлечен этой новой индустрией и согласен на любую работу в системе радиовещания. И еще, добавил мой добровольный советчик, не следует опускать руки, если я получу от ворот поворот. Иногда торговцу приходится толкнуться в сотню дверей, прежде чем удастся продать хоть что-то.

Лето кончилось, пляж закрыли, и я сказал маме, что решил последовать данному мне совету. Я прокатился вместе с Муном до «Юрики», где брату предстояло пробыть еще год, а потом на попутных добрался до Чикаго, где собирался попробовать себя в качестве радиокомментатора.

Приехав с братом в колледж, я несколько часов провел с Маргарет, отца которой недавно назначили пастором местной церкви Учеников Христовых. Она тоже складывала вещи, собираясь переехать куда-то в глубь Иллинойса, где ее уже ожидало место учительницы.

Прощание наше было грустным, хотя мы и понимали, что оно неизбежно, поскольку экономическое положение страны в годы депрессии все ухудшалось. Люди вынуждены были соглашаться на любое место в любом городе, если там была работа.

В Чикаго, куда бы я ни обращался, меня всюду ждал отказ. Когда я говорил, что ищу место радиокомментатора (не признаваясь, правда, что в первую очередь интересуюсь местом спортивного комментатора), мне просто смеялись в лицо и выпроваживали, даже не расспросив, не выясняя деталей. Единственный человек, в ком я почувствовал поддержку, оказалась директор программ на радиостанции Эн-би-си. Очень милая женщина, выслушав мою просьбу о работе, объяснила мне, что я пошел неверным путем. «Здесь, в Чикаго, принять на работу человека, не имеющего опыта, мы не можем, — сказала она. — Возможно, у вас есть все основания искать работу на радио, но для начала нужно поступить по-другому. Вам следует найти кого-либо на радиостанции попроще, кто согласился бы взять над вами шефство и подучить профессии, а уж после этого приезжайте в Чикаго».

Вновь я возвращался домой, в Диксон, разочарованный и промокший. Мои сбережения почти иссякли, и я согласен был на любую работу. А спустя несколько дней, когда надежда стала возвращаться ко мне, я потерял место в «Монтгомери уорд».

Пережив глубочайшее разочарование после этого последнего удара судьбы, я рассказал Джеку о своем безуспешном вояже в Чикаго в поисках работы и о предложении сотрудницы Эн-би-си попробовать свои силы где-нибудь в глубинке.

Джек был человеком практичным, твердо верившим, что, коль скоро людей призывают сидеть дома, а не искать работу в других городах, значит, там ее тоже нет. Он сам немало помотался в поисках заработка и по опыту знал, что времена настали не из легких. С другой стороны, он понимал, насколько надломила меня потеря работы в Диксоне. Когда же я признался, что мечтаю о радио, он всем сердцем проникся ко мне сочувствием. Джек, гордый, решительный человек, тоже стал жертвой депрессии и прекрасно понимал, какой огонь меня сжигает. В нем самом не затухая полыхал тот же костер — желание поставить меня на ноги, добиться лучшей доли. Я вспомнил, каким он увиделся мне в крошечной захудалой лавчонке в Спрингфилде, и сердце мое зашлось от сочувствия к нему.