Рональд Рейган - Жизнь по-американски

В результате экономику все еще лихорадило, и не только демократы, но и многие республиканцы, в том числе из моей администрации, оказывали на меня давление, чтобы я выбросил белый флаг и повысил налоги.

На внешнеполитическом фронте мы также перешли к новой политике — политике реализации мира через силу — и могли видеть первые плоды нашей программы военной модернизации, которые создавались в лабораториях и цехах заводов, — новое поколение стратегического оружия, за появлением которого, я уверен, пристально следили в Москве.

Баланс в вооружениях уже изменился, и я совершенно точно знаю, что это не могло пройти мимо внимания русских. Но, как и в экономике, должно было пройти определенное время, прежде чем действие новой политики стало очевидным. Также и здесь нашлись люди, которые говорили, что политика не работает. Весь год не прекращались попытки заставить меня отказаться от этой политики, забыть о "МХ" и "мире через силу" и попробовать новые способы ведения дел с русскими, которые в устах большинства моих критиков означали просто капитуляцию.

Я был уверен, что новая политика национальной безопасности заработает, если дать ей время, как и программа оздоровления экономики. Мои указания ответственным за национальную безопасность были те же, что и разработчикам экономической политики, — держаться и не сворачивать с курса.

Крах женевских переговоров, понятно, взволновал многих в мире, кто с нетерпением ожидал, когда сверхдержавы начнут процесс ядерного разоружения.

В результате в новом году усилились призывы из Европы и Соединенных Штатов подчиниться требованиям Советов и заморозить размещение ракет средней дальности. Но вместе с руководителем нашей делегации на женевских переговорах Полом Нитце я считал, что меньше всего мы должны уступать этим требованиям. Если бы мы сделали это, то не только отступили бы от наших обязательств предоставить оружие союзникам по НАТО, но и тем самым согласились бы со статус-кво опасного дисбаланса в ядерных ракетах, нацеленных на европейские столицы, и вознаградили бы Советы за их уход с переговоров.

Итак, с пропагандистской точки зрения — мы оборонялись. 16 января 1984 года в телевыступлении, которое транслировалось на все Соединенные Штаты и многие другие страны мира, мы перешли в наступление. Я сказал, что искренне желаю сокращения вооружений и мира и что, несмотря на недавнее ухудшение американо-советских отношений, Соединенные Штаты готовы предпринять новую попытку в переговорах с Советами по выработке договора о сокращении вооружений, "основанного на трех ведущих принципах — реализме, силе и диалоге. Реализм означает, что мы должны иметь четкое представление о мире, в котором живем; мы должны признать, что находимся в долгом соревновании с правительством, которое не разделяет наших взглядов на свободу личности в своей стране и на мирные изменения за рубежом…

Сила необходима для успеха переговоров и защиты наших интересов. Если мы будем слабы, то мы ни на что не способны".

Я открыто выразил свои взгляды на советскую систему. Не знаю, почему это должно удивлять советских руководителей, которые никогда не стеснялись выражать свои взгляды на нашу систему. Но это не значит, что мы не можем иметь дела друг с другом. Мы не отказываемся говорить с ними, когда Советы называют нас "империалистическими агрессорами" или еще похлеще или из-за того, что они цепко держатся за фантазии о триумфе коммунизма над демократией. Тот факт, что нам не нравятся другие системы, не является причиной отказа от диалога.

"Наличие сил сдерживания необходимо для сохранения мира и защиты нашего образа жизни, но эти силы не определяют нашу политику по отношению к Советскому Союзу. Мы должны вовлечь, и мы вовлечем Советы в самый серьезный и самый конструктивный диалог, который поможет установить мир в горячих точках планеты, достичь сокращения вооружений и построить конструктивные деловые отношения.

Ни мы, ни Советский Союз не можем устранить различия в двух наших общественных системах и философиях, но мы всегда должны помнить, что у нас есть общие интересы, и главный из них — избежать войны и снизить уровень вооружений".

Через двенадцать дней я получил резкое письмо от Юрия Андропова, который снова критиковал размещение ракет средней дальности в Европе и занял жесткую позицию практически по всем пунктам различий подхода США и Советов к переговорам в Женеве. В частности, он писал:

"Если сегодня приходится констатировать, что дела между нашими странами складываются, скажем прямо, крайне неблагополучно, то причина тому — не в нашей политике. Мы этого не хотели и не хотим. Напротив.

Мы были готовы идти на очень глубокие сокращения и стратегических, и европейских ядерных вооружений. По последним — вплоть до полного освобождения Европы от ядерного оружия средней дальности и тактического. Советский Союз по-прежнему за это. Начав размещение своих новых ракет, которые в отношении СССР являются стратегическими средствами, американская сторона разрушила ту базу, на которой можно было искать соглашения. Мы однозначно расцениваем этот шаг как попытку сломать и региональный, и глобальный баланс. Соответственно мы и реагируем. Американская сторона, похоже, недооценила нашу решимость сохранить военно-стратегическое равновесие, и только равновесие.

Будем откровенны, г-н Президент, не получается делать вид, будто бы ничего не произошло. Нарушен диалог по важнейшим вопросам, нанесен тяжелый удар по самому процессу ограничения ядерных вооружений. Опасно возросла напряженность. Это и мы знаем, и Вы знаете.

С уважением, Ю. Андропов 28 января 1984 года".

Еще через двенадцать дней Андропов умер, и в Кремле появился новый руководитель — Константин Черненко. И снова я почувствовал, что у меня есть шанс посредством "тихой дипломатии" снизить психологические барьеры, разделявшие нас. Я считал, что американо-советские отношения еще не достигли того уровня, когда я должен был бы присутствовать на похоронах Андропова. Нашу делегацию возглавил Джордж Буш (также в нее входил сенатор Говард Бейкер). Буш, вернувшись из Москвы, высказал мнение, что Черненко кажется менее жестким и неуступчивым, чем Андропов.

После этого я отметил в своем дневнике: "Я чувствую, что мне нужно обсудить с ним наши проблемы с глазу на глаз, и, пожалуй, я смогу убедить его в материальных выгодах, которые ждут Советы, если они присоединятся к сообществу наций и т. д. Мы не должны высказывать нетерпения, чтобы не дать им повода водить нас за нос и, возможно, обскакать нас. Мои люди сейчас думают над его приглашением в качестве моего гостя на открытие Олимпиады в Лос-Анджелесе. Затем мы могли бы встретиться, чтобы пустить пробные шары насчет прямой встречи в верхах по проблемам сокращения вооружений, правам человека и т. д. Поживем — увидим".